Веня
Сейчас в армию родители только на год отправляют своих детей, а моя мама не видела сына долгих 12 лет. 25 мая 1941 года мне исполнилось три года, а весной 1942‑го нас эвакуировали в Красноярский край. И осенью того же года моему брату Вениамину, которому на тот момент было 15 лет, пришла повестка.
Перед отправкой на фронт ему удалось сообщить, что в такой-то день они будут проезжать мимо нашей станции. На несколько минут состав остановился. Выскочив из вагона, он прижался к плачущей маме, сказал, что едут пока на подготовку, а куда потом — не знает. Тогда мне почему-то очень отчётливо запомнились его глаза. Вначале треугольные конвертики приходили часто, и каждое маленькое послание от сыночка мама перечитывала по нескольку раз. А отправляя ответ, обязательно обводила карандашом мою маленькую ручонку — это был молчаливый привет брату.
В эвакуации были люди из разных городов и республик. По соседству с нами разместились семьи из Ленинграда и две из Малой Вишеры — Антоновы и Ефимовы. После работы (летом мама работала кухаркой в полеводческих бригадах, а зимой — где придётся) взрослые собирались у костра, читали письма с фронта, делились мнениями, впечатлениями и, несмотря на голод и тягостную обстановку, пели. А я, сидя у мамы на руках, засыпала под задушевные строки: «Спи, успокойся, шалью укройся, сын твой вернётся к тебе...».
Как-то от брата пришло письмо, которое мне, пятилетнему ребёнку, запало в память: «Нам подбросили «катюши», немцев гоним до Берлина». Потом письма перестали приходить вовсе. Шло время, и вот однажды, выглянув в окошко, я увидела на улице множество народа. Люди плакали, смеялись, подбрасывая вверх шапки, обнимали друг друга и, независимо от национальности, кричали «Ура!» на русском языке, а из круглого динамика вещал голос Левитана. Это была Победа! В тот день я впервые за всё время увидела улыбающуюся маму, она прижала меня к себе и сказала, что наконец-то мы скоро поедем домой, к бабушке, в Вишеру.
В 1947 году мы отправились в путь, хотя поездов было мало, а те, что шли в сторону Москвы, слишком переполнены. Наудачу для дозаправки водой остановился товарняк, перевозивший на открытых платформах военных. Больше недели мы добирались до столицы. И не важно, что хотелось есть и было страшно холодно (от пронзительного ветра укрывались плащ-палатками). Главным было ощущение радости, свободы, вселяющее надежду на мирное завтра. Я пристально вглядывалась в людей: кто без руки, кто без ноги, на лице молоденькой медсестрички глубокий шрам, но тогда это всё уходило на второй план.
Из той поездки на всю жизнь мне запомнилась огромная банка сгущёнки на всех (я первый раз попробовала сладкое молоко), и как на станциях к вагонам подходили люди, протягивали нам кусочки хлеба, варёную картошку. И пусть всем доставалось по половинке картошинки, но и это было счастьем. Мы — дети войны. Сейчас бы только жить, так здоровья уже нет. Моя старшая сестра всегда говорила: «Какая у нас Лена молодец — никогда кушать не просит». Я, хоть и маленькая, понимала: просить бессмысленно, всё равно ничего нет и взять негде.
Потихоньку стали возвращаться домой солдаты, пришло известие и от Вени. Он писал, что его служба продолжается, их направляют на Дальний Восток. В пору белых ночей, 18 мая 1954 года, он вернулся домой (после войны с Японией ему пришлось пройти ещё и действительную службу в рядах Советской Армии), но сразу зайти в родительский дом не решился, боясь реакции мамы. Утром молодой бравый солдат — полная грудь орденов — переступил порог нашего дома. Увидев меня, он сказал, будто приехал по просьбе моего брата передать привет и расспросить о семье. Наверное, зов крови подсказал мне: здесь что-то не то. Я показала ему фотографии, рассказала, как все эти долгие годы мы с нетерпением ждём Веню домой. Тогда он обнял меня: «Неужели ты не поняла? Я и есть твой брат». Конечно же, я узнала родные глаза, которые видела последний раз тогда, в Сибири, когда он прощался с нами у вагона поезда.
Встречу матери с сыном передать на словах трудно: увидев Веню, она упала без чувств. С возвращением брата наш дом ожил, стали часто собираться друзья, соседи — и всегда пели «Землянку», «Тёмную ночь», «Огонёк». Вениамин хорошо играл на гитаре и, вспоминая погибших фронтовых друзей, нередко грустно пел:
Медсестра, дорогая Анюта,
Подползла, прошептала: «Живой!
Отзовись, погляди на Анюту,
Докажи, что ты парень-герой.
Не сдавайся же смертушке лютой,
Посмеёмся над нею с тобой!».
Витя
Мой муж, Виктор Михайлович Фозлединов, родился в 1934 году в Трегубове. С началом войны их многодетная семья оказалась в Калининской области (ныне Тверской). В один из дней партизанский отряд, в котором был отец Виктора, был захвачен немцами. Выкопав на краю села глубокий ров, фашисты согнали женщин посмотреть на казнь 50 человек (для ровного числа к расстрелу приговорили 9‑летнего мальчугана). Стоит он напротив матери, не спуская с неё глаз, и мысленно прощается, понимая: ещё секунда — и конец жизни. Пятеро братьев и сестёр, облепив женщину, с ужасом смотрели на всё происходящее.
Возможно, что-то шевельнулось в душе проходившего вдоль рядов немца. Поравнявшись с Витей, он успел откинуть его прикладом в сторону матери, и тут же раздалась автоматная очередь. Внимание Марии Филипповны было настолько приковано к сыну, что ни она, ни её дети не увидели, как погиб их муж и отец Михаил Фозлединов. Едва придя в себя от пережитого потрясения, они услышали со всех сторон крики, стоны, плач и причитания по убитым.
Старшую сестру Виктора, Серафиму, немцы угнали в Германию. Отчаявшаяся Мария Филипповна не знала, что делать: жить негде, кормить голодную ораву нечем. Выход был один: Виктора и Галину отдать в детский дом, а ей с тремя самыми маленькими ехать к родственникам в Вишеру и пробовать устроиться на работу в совхоз.
Как же несладко жилось детдомовским... Однажды сестра сказала Вите: «Как только в следующий раз мама приедет навестить, ты упади ей в ноги и моли, чтоб забрала нас отсюда. Скажи, что землю грызть будем, но только забери». И когда Мария Филипповна, привезя гнилой картошки и две лепёшки, собиралась уходить, парнишка, припав к её коленям, рыдал на весь приют: «Мамочка, миленькая, мы с тобой!».
Сердце её разрывалось от боли и горя — дома ждали голодные младшенькие, и надежды на то, что они выживут, никакой. А тут ещё два рта... Войдя в маленькую каморку, Витя увидел на полу прикрытых тёплым платком истощённых братика и сестрёнок. На него в упор смотрели три пары огромных глаз.
Мальчишка стал за главу семьи, взвалив на себя все мужские обязанности, помогал матери в совхозе, заготовлял в лесу дрова, но всегда очень хотел учиться. Ему удалось поступить в железнодорожное училище. После училища — служба в армии. Волею судеб Виктор попал в Германию. Он потом рассказывал, что когда увидел немцев, его трясло от нахлынувшего чувства гнева, хотелось отомстить за смерть отца, за пережитые мучения. Но тут же всплыл образ немецкого солдата, спасшего его от верной гибели.
По возвращении домой Виктора ждал сильнейший удар: неделю назад от сердечного приступа умерла мать. Перед его глазами стояла картина, как поезд набирает ход, а она долго бежит следом, спотыкаясь и крича: «Сынок», будто понимая, что больше никогда не увидит и не обнимет его...
Муж долго не говорил о пережитом, ворошить прошлое было для него слишком тяжело, но однажды, расчувствовавшись, поделился наболевшим. А подвигнул его на этот шаг случай. Я тогда работала старшей медсестрой в детском отделении больницы на улице Урицкого. Там жил трёхлетний брошенный нерадивой мамашей мальчуган. Он всё время подходил ко мне и просил позвонить: «Мамка меня услышит и приедет», — каждый раз ожидая её с букетиком одуванчиков. Поняв, что она не придёт, он приносил цветочки мне, заваливая ими стол в ординаторской. Персонал отделения подкармливал, баловал мальчишечку, но как же ему хотелось получить гостинцы из родных рук!
В определённые дни родители приходили навещать детей. Игорёк одиноко стоял в сторонке, с тоской глядя на чужих мам и пап, в надежде дождаться своих. Видеть это было настолько больно, что я стала уговаривать мужа навестить малыша. Виктор долго отказывался, ссылаясь на то, что столько всего пережил, а я его снова толкаю в прошлое, однако всё же переступил порог больницы. Встреча была недолгой, трудной для обоих мужчин — взрослого и совсем ещё несмышлёныша, но в то же время трогательной и душещипательной.
После Игорёк несколько дней с гордостью всем показывал принесённый ему подарок, не смея развернуть его. А Виктор Михайлович попросил больше никогда не просить его о такого рода услуге: для него это было невыносимо, будто снова побывал в детдоме. В больнице, говорил он с тоской, детей лечат, они сытые, в тепле, а мы выжили чудом.
В День Победы, пока был жив муж, мы каждый год ходили на кладбище, возлагали цветы к памятникам воинов. Долгое время пытались отыскать братскую могилу, где покоятся останки его отца, но не случилось. На сегодняшний день из его родных в живых оставалась лишь младшая сестра Людмила, но и она вот уже несколько месяцев не выходит на связь...
Елена Михайловна ФОЗЛЕДИНОВА (Бальгорн)
