В февральском номере «Батецкого края», посвящённом 72‑й годовщине освобождения района, были опубликованы воспоминания ветеранов мелковичской округи.
О войне, о гнёте фашистской оккупации, о борьбе с врагом и, конечно, о счастливом освобождении. Эти воспоминания в своё время зафиксировала заведующая Мелковичской библиотекой Любовь Иванова. Сегодня мы публикуем обещанное тогда продолжение.
Алексашина Вера Алексеевна,
д. Мелковичи:
– В начале войны мы жили с немцами в одной избушке. Шкафом была отгорожена кровать. Запомнился Новый год 42‑го. Немец дразнил нас конфетами, мы тянулись за ними, но тот конфет не давал, а только щипал. А другой фриц стал приставать к маме, но та сумела убежать через подвал и пожаловалась в комендатуру. Немца отправили на фронт.
Позднее пришлось перебраться в лесной окоп. Жили по нескольку семей. Вместе с нами были Грушины, Полкины и тётя Нюра из Косицкого с двумя сыновьями. Спали на нарах, сооружённых ярусами. Когда топилась печка, смола капала на волосы и одежду.
На ёлке сидел немецкий снайпер. Наш разведчик сумел его снять, и сразу же прибыл карательный отряд. Нас всех повезли в Светьё, под Лугу, где ночью закрыли в сарае. Мы уселись под небольшим оконцем. Думали, что у бревна. А утром оказалось, что это мёртвый русский солдат. Затем ребятишек отобрали у матерей, которых в Германию не брали, и отвезли в деревню Конезерье. Там пришлось какое-то время жить. На улице стояла бочка с капустой, а в яме была картошка. Однажды прибежал немец и, спешно скатывая катушку связи, посулил нам «пуф-пуф». Но вскоре пришли наши, и мы вернулись домой. Жили в огороде, в яме, а потом дядя Сеня Полкин отдал нам свой окоп. Им удалось купить дом в Голубкове. Очень много народу болело тифом, чему способствовали вши. Умерла от тифа Паня Панфилова, она была очень красивая. Чтобы всем помыться, натопили в гумне снега...
Никифоров Алексей
Александрович, д. Мелковичи:
– Помню, что в соседней Короксе стояли немецкие лошади, а партизаны их подожгли. Наша семья, где было семеро детей, жила в огороде, в окопе. Деревню сильно бомбили, и она была сожжена. Нас отправили в Уторгош, под Бляхино. Там выпахивали мёрзлую картошку, ели лебеду. После войны выжили Тоня, Катя, Петя, Зина, Лёша. А Вася подорвался на минах.
Кустова Анастасия Алексеевна,
до войны жила в д. Корокса:
– Детей у мамы было девятеро. Но перед войной осталось только трое. Один брат, 1921 года рождения, погиб на фронте и похоронен в Минске. Второго, 1927 года рождения, взяли в армию в 1944 году. Отпустили его домой лечиться от ран в октябре, а в марте он умер. Мать ушла из жизни сразу после войны, в 1946 году. А через год – и сестра. Мне тогда было 14 лет. И я сразу стала взрослой – и пахала, и боронила вместе с мужиками.
При немцах жили до осени 43‑го. Когда мы ушли к партизанам, они расстреляли и сожгли стариков по домам. Ютились мы в лесу за Пустошками, в окопах и землянках. При сильных бомбёжках убегали за Уторгош, строили шалаши и там отсиживались. Кроме голода донимал холод. А ведь многие были с детьми. Той же Лиде Сомряковой тогда было всего два года.
После освобождения нашли на месте своей деревни пепелище. Стоим, как в чистом поле. А ведь до войны в Короксе было 22 дома. По первости разрешили жить в пустовавших домах соседних деревень. На работу бегали в колхоз. Приходилось копать лопатами. Норма – 4 сотки. Причём босиком, так как обуви не было. Главное было посадить зерновые и картофель. Ржи сеяли по 18–20 гектаров, вручную жали серпами и обмолачивали. Сеяли лён, который потом расстилали и обколачивали колотушками. Каждый клочок земли обрабатывался. При виде нынешних зарастающих полей сердце кровью обливается...
Круглова Полина Ивановна,
д. Павшицы:
– Мы с матерью, двумя сёстрами и братом жили до войны в Павшицах. В деревне было 56 домов, более 300 жителей, работали три бригады. Немцы сразу семь домов сожгли. Сгорел и наш дом. Жили у невестки, где в другой комнате разместились немцы. Нас они не обижали. Когда мы заболели чесоткой, один из них (звали его Отто) принёс лекарство. А Адольф ухаживал за коровой, когда та телилась. Жили в избе и три чеха. Потом их отправили под Медведь, где они погибли. При отступлении немцев мы ушли в лес. Под бомбами погибли наши корова и лошадь. А в лапушицких окопах при бомбёжке погибли две девушки, а одна, Маруся, осталась калекой.
Брат мой партизанил, а потом попал в армию. Отец до войны был председателем колхоза. Потом они с матерью уехали в Ленинград. Я вышла замуж и потому осталась в деревне. После освобождения в ней домов не было, только одна баня. Сперва мы поставили землянку. Потом пришли строители – по решению правительства для восстановления разрушенных деревень. У нас они построили 15 домов. Некоторые из них стоят и сейчас – у Ильина, Жукова.
Работали, пока после захода солнца не сядет туман. Корчевали лес, был засеян каждый клочок земли – зерно, лён, горох, картошка, овощи. Никто не жаловался, ещё и песни пели. Дядя Вася Лобанов взял меня счетоводом. Высчитывала кормодни, знала норму высева, какие удобрения внести, делала ревизии и годовой отчёт. Когда у поросят был опорос, там и сидела.
В праздники после войны играли гармошки. Я, помню, так плясала кадриль, что оторвались приклеенные подошвы на калошах. Надеты они были на босу ногу, но я всё равно считала себя очень нарядной.
Иванова Таисия Павловна,
д. Пустошки:
– Семья у нас была из шести человек. Война вспоминается бомбёжками, которые пережидали в холоде под ёлками. Отец наш был старостой, чтобы помогать партизанам. Но его оговорили и забрали в лес. Старшая сестра Люся просила, чтобы не забирали папу. Из дома забрали всю одежду, еду, корову, отцовский инструмент, у матери взяли даже гребёнку с головы. А мать была беременной и просила, чтобы оставили хоть каких-то тряпок, чтобы завернуть ребёнка. Ей ответили: «Ты ещё и родить надеешься?». Зерно не было зарыто, партизаны его рассыпали. Ещё посмеялись: «Что с неё взять? Стоит, как улей, скоро рассыплется». Через неделю матери сообщили, что Павлушка погиб нехорошей смертью.
Очень голодали, ели лебеду, мололи сухие дудки. Варили щи из крапивы. Как мать выкручивалась, не пойму. После войны она пошла в сельсовет просить помощи. Там признали, что муж погиб ни за что, но в помощи отказали. Избу мать тоже сама строила, помогал дед Афоня. А прожила она 75 лет.
Карпов Николай Георгиевич,
д. Страшево:
– В семье нас было три ребёнка. Когда началась война, младший Георгий только родился, Юре было три года, а мне шесть. Мы жили в Луге, а когда стали бомбить, дед забрал нас в Страшево. Отец ушёл на фронт. Мы жили с немцами в избе. Они нас не обижали. Когда наши стали наступать, старики вырыли в лесу землянки, чтобы спрятаться от угона в Германию. У кого были лошади, уезжали в лес подальше, за Вяжищи или Заклинье. После снятия блокады с Ленинграда прошли мимо наших землянок румыны с чехами и поляками. Они нам сказали: «Ваш русский Иван идёт!». И на следующий день пришли наши танки. Вместе попили чаю, нас угостили сухарями, и началась мирная жизнь.
В деревню вернулись в марте 44‑го. Все дома были сожжены, остались только амбар и гумно. А до войны было в Страшево более 20 домов. После военных действий осталось очень много боеприпасов, и мы с мальчишками их взрывали. А потом прибыла специальная бригада минёров. Отец с фронта вернулся живой, но умер от ран в 1947 году.
Подготовил
Олег Платонов
