Пётр Андреевич Колесников (1907—1996) — советский российский историк, археограф, педагог, доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, почётный член Российской академии образования. Первый председатель Северного филиала Археографической комиссии АН СССР. Ему принадлежат труды по истории Севера Европейской части России, преимущественно по социально-экономической истории XV—XX веков, истории культуры, краеведению, генеалогии.
В Маловишерском районе работал в должности избача в деревне Шарья. В сентябре 1929 года был призван в ряды РККА и проходил службу в Старой Руссе, после чего в 1932 году заведовал сельской образцовой начальной школой в Полищах. В 1933-м был избран председателем Маловишерского райкома союза учителей.
Любопытны воспоминания Петра Андреевича из его маловишерского периода жизни, которые сегодня «МВ» предлагает вашему вниманию.
В августе 1927 года по мотивам личного характера я оказался в Малой Вишере Ленинградской области, у сестры отца. Её муж, Трофимов, работал в уездном комитете партии, видимо зав. орготделом, занимаясь завершением проводившейся тогда административной реформы — переходом от губернско-уездно-волостной структуры к областной, районной, сельсоветской. Решил поработать избачом, да ещё в самом отдалённом сельсовете, среди чисто русского населения.
Предложили мне сельский совет в семь деревень за «дремучими лесами, за непроходимыми болотами», где давно изба-читальня пустует... Напутствуя, инспектор пояснил, как туда добраться:
— До установления санного пути — только верхом на лошади или пешком. Но лошади у нас нет. А путь длиною в 55 вёрст с гаком, болотом да лесом... Хаживал столько?
— Наверное, за день — нет, но ноги в ходьбе натренированы.
— Вот и хорошо. Пройдёшь вёрст десять по шпалам узкоколейки, по которой немецкие концессионеры вывозят лес, потом — вёрст 30 по тропе через болота и перелески, а затем — ещё вёрст... Да кто их считал!
— Лесом не ходил. Не заблужусь?
— А тропа одна. Только не сворачивай с неё. Зверьё сейчас сытое, не бойся. Вода — в ручьях. Ягоды — вдоль всей дороги...
Перекинув через плечо сумку с ломтём хлеба, парой варёных яиц, с тремя сборниками стихов (Лермонтов, Есенин и Безыменский), пошёл девятнадцатилетний парень, родом с Кубани, познавать иной для него мир. Солнце уже прочертило траекторию до середины неба. Однако намеченный график перехода по шесть километров в час явно срывался. И не от усталости. Всё вокруг было внове. Необычное для южанина многоцветье августовского травостоя и леса, золотисто-розовая гладь встречающихся по обеим сторонам дороги морошковых болот с небольшими в них озёрами, словно наполненными тёмно-голубой водой чашами, шепчущие ручейки — в общем, всё многогранно описанное талантом великих писателей, поэтов и художников предстало такой реальной мощью живой природы, что невозможно было не останавливаться, не осматриваться вокруг... Вот деревья без листьев, с одним их иглоподобием, называются ёлками и соснами. Как не остановиться у рябины с кистями созревших оранжевых ягод! Встречался знакомый клён. Он напомнил есенинский!
Здесь же он был ещё «не опавший, а вовсю зелёный...», с августовской «многоцветной палитрой листьев». А вот черёмуха, первое знакомство с которой состоялось по многим стихам любимого мною поэта, в том числе «Спит черёмуха в белой накидке». В августе она, ещё нарядная и щедрая, одаривала птиц своими терпкими ягодами, напоминающими вкус южного терновника. Поразило разнообразие и обилие лесных ягод.
Последние вёрсты, как всегда, преодолевались особенно тяжело. Будто и «гак» позади, а сосновому бору, который начался после болота, всё нет конца. Но вот лес поредел, запахло дымком, показалась деревня. Темнело. У самой околицы стоял столб, к которому я присел, чтобы дать передохнуть ногам, перебросившим их владельца почти за 60 километров от Малой Вишеры. Поднял голову и увидел прикреплённую вверху доску с еле различимыми в вечернем сумраке словами, расположенными в три строки:
Деревня Шарья
Ревизских мужских душ — 86
Женских — 88
Что это, верстовой столб пушкинских времён? Помните? «Ни огня, ни чёрной хаты, Глушь и снег... Навстречу мне Только вёрсты полосаты Попадаются одне».
Может, и этот столб был полосатым, но дожди и солнце выжгли их следы. Сам он покосился от старости, но стоял чьей-то заботливой рукой укреплённый вбитыми у основания обломками собранного в лесу песчаника. Надпись на доске, если и подновлялась, то давно. Познания избача в истории были не столь значительны, чтобы объяснить понятие «ревизские души». Известная по повести Гоголя скупка Чичиковым «мёртвых душ» не помогла найти ответ на возникший вопрос. Было лишь ясно, что это своеобразный памятник истории деревни, её паспорт. Много позже, вспоминая этот столб, понял, какое же надо было иметь бережное и уважительное отношение к прошлому, чтобы сохранить историческую справку о числе населения по последней ревизской переписи 1857—1858 годов! За 70 лет после неё в Шарье сменилось три поколения, рождалось и росло четвёртое. Но люди помнили своё родство, ценили добрую память о своей малой родине.
Казалось, деревня вымерла. Пользуясь предвечерним светом уходящего дня, все ужинали. Керосин надо беречь. В лавке весь распродан, а до санного пути ещё далеко. Пройдя несколько домов, увидел огонёк в окне. Вошёл узнать, где можно снять квартиру. В красном углу с тремя потемневшими иконами сидел за столом старик, рядом — мужчина лет тридцати, его жена, четверо ребятишек от трёх до десяти. Ели варёную картошку с солёными грибами. По столу суетились тараканы-прусаки, принимая участие в трапезе.
— Избач, говоришь. Это нам надобно: давно ждём, изба-читальня всё лето пустует. Книги, что брал, перечитал, да и газеты люблю почитать.
— Он у нас грамотный, — сказала женщина.
— Это мой правнук и праправнуки, с ними вот я на старости и живу.
— Праправнуки... Сколько же вам лет?
— Да ноне летом вроде середину девятого десятка отсчитал, а всё живу, интересно ведь... А устроиться на квартиру лучше у попадьи. Поп был хороший, кооператив организовал. Как умер, прошло почти лет шесть. Дом большой, комнат много. С попадьёй живут сестра попа, была учителкой здесь, да девка с парнем — поповские дети.
Повезло избачу. Сразу две встречи — с «визитной карточкой» 70-летней давности у входа в деревню и со стариком, прожившим на свете 85 лет. Вот бы тогда понять, какой интересной встречей одарила судьба... Но ведь не каждому дано оценить её дары. А старик действительно был интересен, и не только возрастом. К нему, сохранившему в почтенные годы бодрость, ясность ума, интерес к жизни, являющемуся к тому же самым грамотным человеком в волости, шли за советом по многим вопросам хозяйственной деятельности общества, с просьбой рассудить спорящих и посоветоваться по семейным делам. Он был первым посетителем избы-читальни.
— Здравствуй, избач! Вот принёс книжки поменять. Посмотри, нет ли со стихами которые. Ты у старой учителки попроси. Не даёт она мне. Боится, что ребята изорвут. Я буду сюда приходить и читать.
— А почему стихи любите?
— А как же не любить, ежели мне стихи читал сам Николай Алексеевич Некрасов. Был я ещё начинающим егерем, но уже все берлоги и повадки зверя знал. Жил-то он не в нашей губернии, а наезжал сюда. Хороший был человек. О нас, крестьянах, писал уважительно.
Как же глуп был молодой избач! Слушал с интересом, а ничего не записал. Восстанавливать по памяти сейчас — проявить самонадеянность и неуважение к великому поэту. А вот о бывшем прославленном на всю округу охотнике надо рассказать. Стал он ходить в читальню каждый день. Даже иногда приходил и вечером, когда на «красные посиделки» собирались девушки с прялками, а парни — с гармошками. В избу-читальню шли «на огонёк», где всегда было тепло, светло, уютно. Шли, можно сказать, с таким же уважением, с каким ходили в церковь, ибо тогда в их понимании изба-читальня и церковь были храмами. Парни, входя, снимали головные уборы. За два года работы ни одного пьяного, ни одной брани и нецензурщины не видел и не слышал в стенах этой простой и бедно обставленной крестьянской избы.
Когда старик приходил вечером, то усаживался в красном углу под портретом Ленина и с явным удовольствием слушал песни, частушки, соревнования деревенских гармонистов, наблюдал за пляской и играми. Однажды он принёс с собой книгу со стихами Некрасова и стал читать «Мороз, Красный нос». Читал не торопясь, нараспев, с паузами.
Как-то зашёл разговор о родословной старика.
— В вашем роду все — долгожители?
— Да, кто в детстве не помер, те, пожалуй, все. Мой прадед родился в года, когда царица Катерина Вторая на престол взошла. До века немного не дожил. Деда помещик за непослушание велел бить батогом и забрил в солдаты. Воевал дед с Бонапартом, погиб где-то на чужбине. Отец мой один на один ходил на медведя с рогатиной. Единожды оплошал. Нашли наши деревенские обоих мёртвыми и замёрзшими: медведя — с рогатиной в сердце и отца — с разодранной грудью. На одной телеге и привезли обоих... Вот так, милой.
— А почему фамилия Силаевы?
— Здоровые были, сильные значит. Вот почему и Силаевы.
— Получается, что ваш род пережил семь российских императоров. А сын и внук где?
— Сын лежит в дальней земле, а может, на дне моря. Погиб он во время войны с японцами. Так получилось, что и внук погиб на Дальнем Востоке. За Советскую власть...
Получается, что мальчишки, праправнуки старика, — это уже седьмое поколение Силаевых. Вот и родословие, да ещё какое активное по своей жизненной позиции! Думаю, читателю интересно узнать, дожил ли егерь Силаев до ста лет. Увы, нет. В 20-е годы в печати появились статьи о новых лекарственных препаратах, якобы позволяющих омолодить организм человека, продлить его жизнь. Прочитал такую статью и старик и высказал желание ехать в Москву. Спустя два месяца после моего письма в Академию наук пришёл вызов. Провожали всей деревней. Женщины даже всплакнули, мужики ограничились репликами: «Ну, дед, ну учудил... Вот вернётся и женится на семнадцатилетней Ксюше Матрёниной...». Три месяца жил Силаев в Москве. Возвратился действительно ещё более динамичным. В день приезда изба-читальня не смогла вместить всех желающих послушать «омолодившегося» деда, пришлось перенести встречу в школу. Через три месяца он умер...
