В тот день, когда окончилась война,
И все стволы палили в честь салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
В конце пути, в далёкой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мёртвыми прощаются живые...
Мы отдалялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег...
Александр Твардовский
В детстве, когда деревья были большими, а людей в деревне — в разы больше, чем сегодня, война представлялась мне событием далёким-далёким, уже вошедшим в историю. Искажению представления о реальности времени способствовали фронтовики. Жившие рядом, сколько себя помнил. Значит — всегда. А значит, и война была давным давно. На самом же деле с Дня Победы шло всего-то второе десятилетие...
С годами война не отдалялась, а приближалась — пусть и выглядит это алогично. Приходило осознание, что полтора десятилетия с дня победных залпов — это не срок, что всё это было так близко для родившихся в первое послевоенное десятилетие. Заодно — и понимание, с годами только укреплявшееся: рядом жили не обычные люди, какими они воспринимались в детстве, а — «сделанные из другого теста». Они видели и пережили такое, что не дай нам бог оказаться на их месте.
Они прошли огненное горнило страшной войны, через реки крови. Видели гибель товарищей, каждый день ожидая такой же участи для себя. Как они вынесли это, как не сломались — в голове не укладывается. И не просто выдержали тяжелейшие испытания — они победили.
Большинству фронтовиков в конце 1950‑х — начале 1960‑х было немного за сорок, самым «пожилым» — под пятьдесят. Что выделяло этих мужиков из односельчан, так это неприхотливость и скромность. Привыкшие к тяготам военного времени, они и в мирной жизни довольствовались малым, не гнались за достатком. Казалось, начисто они были лишены потребительской психологии, характерной для нынешних россиян. Возможно, и потому, что время было другое. Но домашнее хозяйство содержали в порядке — не допускали, чтобы дом стоял с прохудившейся крышей, а поломанный забор «колол глаз» соседям, не ждали, когда двор для коровёнки-кормилицы начнёт разваливаться. И за помощью в сельсовет практически не обращались, как нынешние, приученные по каждой мелочи бежать в сельские администрации. Они всё делали своими руками. А руки у фронтовиков, уж точно, росли из того места, из которого и должны расти: каждый мог профессионально топором и косой махать, и дом построить, и дров нарубить, и сена коровёнке накосить вручную, одной «литовкой». Именно руками этих «счастливчиков», уцелевших в страшной бойне, и восстанавливалась деревня после военной разрухи.
Какими-то другими они были, фронтовики — более основательными, что ли, не чета нам. Даже водку пили не по-нашенски — не «растягивая удовольствие», не из мелкой посуды. Бутылочку «московской» с зелёной этикеткой «банковали» за раз, в гранёные стаканы, на двоих или на троих. «Хлопнули», закусили бочковой селёдкой, каковая тогда водилась в изобилии в каждой сельской лавке и стоила копейки, достали кисеты с махоркой, скрутили по цигарке, покурили не спеша, основательно — и за работу. К водке фронтовики относились не как к расслабляюще- веселящему средству, а, скорее, как к привычному ритуалу, привитому им на войне ежедневными наркомовскими ста граммами. Однако же, «принимая на грудь» не так уж редко, в запой не впадали — то ли водка была другой, то ли люди.
Скромность же фронтовиков, по нынешним «самопиаровским» меркам, была потрясающей. Они — по сути, герои — не кичились своим героизмом, не хвалились подвигами, боевыми наградами, да и о войне в целом говорили мало. То ли потому, что война была для них привычной, каждодневной черновой работой, то ли потому, что для них это была «закрытая тема». Дядя Стёпа Зайцев из соседней деревни Бор — контуженный на фронте, на редкость незлобивый, добродушный человек, с лица которого не сходила улыбка — на вопрос мальчугана «Как там было, на войне?», помолчав и нахмурив брови, промолвил: «Да ни к чему вспоминать о ней, сынок, ничего хорошего там не было».
В 1965 году, когда в СССР впервые отмечали юбилей Победы торжественными митингами и гуляньем, проходил митинг и в Новой Руссе. Запомнилось потрясение, испытанное в тот день от непривычной внешности фронтовиков. На их видавших виды, потёртых пиджаках сверкали ордена и медали. Настоящие, о каких читал в книгах. Выходит, они — настоящие герои? Почему же столь незаметны в повседневной жизни?
Грудь односельчанина Ивана Фёдоровича Торопова, худенького мужичка по прозвищу «Мирон», в этот день превратилась в «иконостас» — с десяток орденов и медалей! «Вот тебе и «Мирон»» — перешёптывались школьники, стоявшие на «линейке» у обелиска.
Выступавший на митинге от лица фронтовиков Александр Петрович Хорев — знатный механизатор, бригадир тракторной бригады — неожиданно для всех был немногословен: «Воевал я на тракторе, таскал за собой большую пушку. На этом тракторе проехал полстраны, доехал до Германии». И — всё. Причём тут трактор, когда речь идёт о войне, недоумевали ребятишки.
Столь скромно оценивал свои заслуги орденоносец, человек, на своём «ЧТЗ» с орудием на прицепе «пропахавший» всю длиннющую дорогу Отечественной войны, от Карелии до Берлина, во время уличных боёв в столице рейха под градом осколков снарядов и пуль вытаскивавший орудие на прямую наводку. Человек, привёзший домой из Германии единственный «трофей» — набор слесарных инструментов, выданный ему командиром за хорошую службу.
Много ещё их, фронтовиков, было в те давние годы и в Новой Руссе. Не похожих друг на друга, не обезличенных войной: каждый — со своим характером, своими повадками. Потому, наверное, и врезались в память их «обличия».
Прикрываешь глаза и видишь...
Вот из кривой улочки, ведущей к Бору, тяжёлой походкой усталого человека идёт в колхозную контору Павел Александрович Зуев — один из самых возрастных земляков‑участников войны, оказавшийся на фронте с первых дней, сражавшийся на Лужских оборонительных рубежах, на Волховском фронте, форсировавший Неман и вернувшийся с войны инвалидом.
Уверенно шествует по деревенской улице, заходя в дома, дядя Вася Семёнов, за основательный нос удостоенный односельчанами прозвища «Руль». А он и вправду рулевой — колхозный бригадир.
Медвежьей походкой направляется в «лавку» дядя Саша Чесноков — за «чекушкой», дело-то уж к вечеру.
Лихо подкатывает к конторе на бричке ещё один рулевой, бригадир Сидоровской бригады Иван Александрович Ильин, в просторечии — Ваня Король, сильный мужик, всегда пребывающий в хорошем настроении.
Деловито расхаживает у своего пятистенка хозяйственный Николай Васильевич Васильев, с плотницким топором «наперевес». У этого всё основательно: солидный дом, крепкий двор, забор не из частокола «впереплёт», как у большинства, а из прочного ельника, и на гвоздях.
«Сынок, завтра в поле собирайся», — слышу я с улицы голос односельчанина Ивана Егоровича Егорова, которому бригадир назначил мальчугана в подпаски — за приболевшую мать.
Давно их нет, все ушли в свой судьбой назначенный срок: одни — ещё в семидесятые, другие — протянув подольше. Осталась о них — память.
Летели годы, редели ряды фронтовиков. Всё реже и всё менее актуально звучали слова популярной советской песни: «Фронтовики, наденьте ордена!» Некому стало надевать потёртые пиджаки с наградами. Ветераны один за другим переходили на противоположный, с годами всё отдалявшийся от живых «заполненный товарищами берег» — берег, на котором их ждали боевые товарищи, погибшие на войне.
Анатолий КАСАТКИН
Фото из архива редакции
