Александр МОРЗУНОВ
(почти не фантастический рассказ)
Если ты предашь тех,
Кто тебе дороже жизни,
То зачем нужна эта жизнь?!
Дом горел уже третьи сутки. Пламя лениво лизало чёрные стены, медленно переползало с этажа на этаж. Может быть, он горел и раньше. Три дня назад, когда Иван впервые выглянул из окна и увидел огонь, ему показалось, что дом горел всегда. Он и сейчас помнит, как удивился тогда: «Чему там гореть? Камень, он и есть камень». Но прошло три дня, и к горящему дому привыкли.
Тогда, на плечах отступающего врага, в подъезд вбежало 18 человек их первого взвода седьмой роты. Ребята радовались малой победе и кто-то, помнится, сказал: «Мой дом — моя крепость». Улыбались ...Сегодня ночью, когда они вдвоём с пулемётчиком Колькой отнесли в подвал и уложили рядками, прикрыв чем придётся, тела своих шестнадцати друзей-товарищей, Иван грустно вспомнил тот штурм три дня назад и улыбки на лицах тогда ещё живых защитников «крепости»...
Колька во время этой траурной работы так сопел носом, что Ивану казалось — вот-вот заплачет. Он и сам держался с трудом, вспоминая ребят и ругая эту проклятую войну.
Дом по ночам был похож на огромную рождественскую свечу: огня видно не было, и лишь проёмы окон мерцали и светились красным светом.
Иван невесело усмехнулся:
— Придёт же в голову такое сравнение! Рождественская свеча...
Где он встречал последнее Рождество? Он откинулся к стене и закрыл глаза. Передышка. Минута или полчаса? Ему зверски хотелось спать. И хотя весь город гудел от грохота взрывов, для него наступила тишина. Немцы опять отступили. Дом вновь устоял. Вот только из гарнизона «крепости» остался теперь только он один.
«Теперь это — наш фронт». Кто это сказал тогда, три дня назад, когда они отбили первую атаку? Сколько их было потом, этих атак?
Иван попробовал вспомнить и вдруг понял, как нелеп сейчас этот счёт. Так же нелеп, как и смерть сегодня утром его последнего товарища, молодого пулеметчика, совсём мальчишки. Пулемётчик был похож на его сына, Кольку. Правда, Кольке сейчас всего девять лет, а тому было девятнадцать.
Иван вдруг снова всё отчётливо увидел. Услышал, как грохнула немецкая граната, и почти одновременно тонко, как-то по-заячьи, закричал парень и смолк, боком сползая по стене вдоль окна. Пулемёт замолчал. Оглушённый разрывом, Иван даже не почувствовал своей раны на лбу, которую оставил осколок той же гранаты. Он рванулся к замолчавшему пулемёту. Дом затих, и фашисты, почти не прячась, перебегали по улице к нему. Иван дал им ещё несколько минут жизни, пока аккуратно убирал погибшего парня от огневой точки. Капли грязных слёз, стекающих по закопчённым щекам, смешивались с кровью из рассеченной головы и падали на ещё не остывшее железо пулемёта. Оживший внезапно для обнаглевших атакующих пулемёт буквально смёл их.
Это была последняя атака, которую они отбивали вместе. Теперь Ивану оставалось рассчитывать только на себя.
«Какая насмешка», — думал он в полудрёме, медленно перебирая обломки кирпичей и каменную крошку, засыпавшую половину комнаты. Всю жизнь я строил дома... Строил их здесь, в этом городе, где нашёл свою любовь, где родились любимые дети, а сейчас защищаю их от разрушения. Недалеко отсюда дом, где мы жили. Милые вы мои: Лидочка, Коля, Настенька, где вы сейчас? Живы ли? Ушли ли из города?»
Пальцы наткнулись на какой-то шнур. Иван потянул его на себя, шнур исчезал под осыпавшейся штукатуркой. Иван почему-то занервничал и быстро, торопясь, как будто боялся что-то не успеть, начал её разбрасывать.
На полу лежал телефон. Треснувший пополам корпус, разбитая трубка, но это был телефон. Иван бережно взял его в руки и снял с рычажков трубку. Телефон гудел. Не веря своим ушам, Иван зачем-то потряс аппарат и вновь прислушался. Телефон гудел. Шальная, дикая мысль пришла ему в голову. Медленно, будто боясь спугнуть эту невероятную случайность, он набирал номер телефона своей квартиры. Руки дрожали. Последнюю цифру он держал долго, прижав пальцем диск. Наконец, решившись, отпустил. Потрескивая, диск вернулся в исходное положение, и сразу же в трубке раздались длинные гудки. Он слушал, ни на что не надеясь, понимая, как невероятно то, о чём он мечтает. Он просто сидел и ждал, закрыв глаза.
* * *
Николай Иванович не любил в субботу рано вставать, особенно зимой, когда светало поздно, и просыпаться приходилось ещёв темноте. Правда, сегодня особенный день. Сегодня мама ждёт его к себе, чтобы помянуть отца, а потом съездить на Мамаев курган. Николай Иванович задумался... Он хорошо помнит, почему мама выбрала это число.
Они тогда жили в деревне. Летом сорок второго года, когда немцы прорывались к Волге и отец, работавший на заводе, ушёл в ополчение, мама сказала, что не останется в городе. Тогда они и перебрались в деревню к бабушке, за Волгу.
В тот памятный зимний день, рано утром, мать вышла за водой. И вдруг упала. Упала прямо в снег на колени и заголосила. Выбежала бабушка, выскочил он. А она всё кричала, обхватив голову руками. Он плакал, не понимая, что происходит с матерью, что почувствовала она своим любящим сердцем, и пытался её поднять. До сих пор, стоит ему вспомнить, в ушах звенит её крик: «Голубчик ты мой, на кого же ты нас покинул?!»
Когда три месяца спустя пришло извещение «Пропал без вести», мать ни на минуту не поверила, что отец жив. С тех пор так и повелось, каждый год двадцать седьмого декабря они собираются все вместе. Мать жила теперь у сестры в новом микрорайоне. Он же, с тех пор, как умерла его жена, остался один в их старой, ещё довоенной квартире. Там, где родился и они с папой вечерами играли в морской бой. Он любил этот дом и был страшно рад тогда, после войны, когда узнал, что дом восстановят, и они смогут снова в нём жить, как прежде. Как прежде, только без отца.
* * *
Телефон зазвонил неожиданно резко.
«Кто бы это мог быть?» — Николай Иванович вскочил с кровати и, на ходу запахивая халат, заспешил в прихожую. Так рано его обычно не беспокоили. Телефонный аппарат, такой же старый, как и их дом, стоял на столике у входной двери.
— Алло! Кто это говорит?
В трубке шипело, хрипело, свистело, раздавалось какое-то уханье.
— Алло! — Николай Иванович постучал по аппарату. Менять надо старичка, отслужил своё.
— Алло! Голос возник неожиданно близко и застал врасплох.
— Колька! — кричал кто- то в трубке. — Колька! Это ты?!
— Я, — машинально ответил Николай Иванович, хотя Колькой его не называли уже очень давно.
— Колька! Почему вы не уехали?! Где мама?!
Уехали? Куда уехали? Николай Иванович ничего не понимал.
— Почему ты молчишь, Колька?! Что с мамой?! — голос на другом конце провода просил, требовал ответа.
— С мамой всё в порядке, всё хорошо, — Николай Иванович не был уверен, что отвечает правильно, но это была правда.
— Колька! Скажи ей, что я жив! Слышишь, я жив! — сквозь треск и грохот донеслось из трубки. — Скажи ей, что отец жив! Я люблю вас всех!
Отец?! Чей отец?! Николай Иванович прислонился к стене, сердце бешено колотилось. И вдруг дикий страшный грохот в телефонной трубке ударил его по ушам.
«Всё» — почему-то подумал Николай Иванович. Он отшатнулся, уронил трубку, взгляд его упал на календарь. И вдруг... «Голубчик ты мой, на кого же ты нас покинул?!» — звенело и рвалось у него в памяти из той далёкой зимы сорок второго.
***
Очередной близкий разрыв оборвал связь. Телефон замолк. Ну, да и ладно — самое главное Иван услышал — его близкие живы! И теперь их судьба зависит только от него!
Иван поудобнее пристроился у пулемёта, перетащив его к другому, не пристрелянному окну. Забирая полную коробку с лентами из-под головы мальчишки — пулемётчика, так похожего на Кольку, не удержался:
— Прости, сынок!
Через прицел защитник «крепости» наблюдал за вновь поднимавшейся в атаку немецкой пехотой, положив рядом пару гранат и зачем-то вынутый из ножен штык.
Догорающий дом защищал теперь он один. Так могли думать враги, не понимая, что «русский Иван» защищал на этом рубеже не обгоревший кирпич и далёкого товарища Сталина, а свой дом на соседней улице и любимых Лидочку, Настеньку и Кольку.
Все они были с ним, в нём. И не было такой силы, которая бы заставила его предать то, что было ему дорого и ради чего он жил!
(окончание следует)
Анатолий Касаткин
Фото автора
