Воспоминания о родине, малой, но прекрасной, подкреплённые её историей
На эти записи наткнулся в безмерном пространстве Интернета наш коллега Владимир Михайлов и ссылку прислал нам в редакцию. Ознакомившись с воспоминаниями Василия Евгеньевича Алексеева, чьё детство и начало юности прошло в Оксочах, нельзя было отказаться от их публикации, поскольку нет ничего ценнее и интереснее простых человеческих рассказов от первого лица о прошлом. Записи, которые «МВ» даёт с небольшими сокращениями, сделаны в Кишинёве в августе-октябре 2014-го, а из текста понятно, что автору довелось побывать в родных местах в 2012 году.
В самом начале Василий Евгеньевич поясняет, что к написанию этих заметок его побудили примеры родственников по линии жены, которых захватила страсть к писательству об истории их рода: «Когда я ознакомился с их опусами, то подумал, что мне тоже есть что рассказать, несмотря на то, что моё детство прошло не в городе, а в деревне. Более того, склонен думать, что деревенская жизнь может быть на события даже богаче, чем городская. По крайней мере, она настолько разнообразна, сопровождается столькими поворотами и испытаниями, что непроизвольно формирует, как мне кажется, полезные для последующей жизни черты характера, что не всегда доступно горожанину».
С чего всё начиналось?
Как это было вначале, я узнал от мамы. На свет появился 25 ноября 1940 года в селе Ровное Опеченского посада Новгородской области. Село расположено на высоком и крутом берегу реки Мсты. Из родильного дома к месту проживания отец вёз маму вместе со мной на лошади, запряжённой в дровни (широкие сани с оглоблями). Будучи в очень хорошем и весёлом настроении по поводу рождения сына, он лихо погонял лошадь, в результате чего сани опрокинулись, а я выпал из рук мамы и покатился вниз по склону к реке. Судя по тому, что пишу эти строки, всё обошлось благополучно, и меня нашли.
Первые мои собственные воспоминания связаны с пребыванием в Нижнем Тагиле Свердловской области, куда с началом войны мы с мамой были эвакуированы. В это время отец добровольцем вступил в ряды Красной армии, хотя как военный топограф имел бронь. Жили мы в каком-то бараке с длинным коридором, по обе стороны которого были расположены небольшие комнаты.
Пол был деревянный, густо покрашенный коричневой краской. Между печью и передней стеной стояла детская кроватка с перильцами. Над нею висела гитара, наверно, отца, хотя он находился в армии. Кроватка была сконструирована таким образом, что её можно было качать. В ней спала моя сестра Наташа. Я к ней забирался и раскачивал кровать. Потом Наташа от скарлатины умерла.
Ещё одно незабываемое воспоминание того времени – как меня однажды клевал большой красный петух. Это было уже на улице, около крыльца из нескольких ступеней. Петух взлетел мне на голову и злобно, с остервенением вцепился когтями и пытался долбить меня в макушку. Больше из того эвакуационного времени ничего не помню.
Следующий период связан с пребыванием в Рыбинске у моей бабушки по матери. Все звали её бабенька. Мне было года 4-5. Война шла или уже закончилась, не помню. Отца ещё не демобилизовали. Семейство было многочисленное. Жили в большом деревянном доме, где помимо прихожей, в которой, как ни странно, стоял у окна обеденный стол, были ещё три комнаты и кухня с русской печью и полатями. За стол усаживались человек десять. Во главе сидел дед Павел, мамин отец. Всего детей в семье моих деда с бабушкой было 11. Помню, что за столом всегда всё было очень строго. Есть надо было молча. Если кто позволял себе вольность, получал от деда ложкой в лоб.
Рядом с домом находился огород с садом и большой двухэтажный сарай. Входом с улицы являлись большие двухстворчатые деревянные ворота с поперечной перекладиной и дополнительной небольшой дверью рядом. С другой стороны дома располагалась территория средней школы, на которой размещались сама школа – каменное двухэтажное белое здание и различные снаряды для занятий физкультурой. Там и учились многие из нашего большого семейства.
Оксочи. ГМС
После демобилизации отец получил направление на работу в ГМС (гидрометеостанция) Оксочи в качестве инженера. Сами Оксочи тоже относились к Новгородской области. Это не очень маленькое село и одновременно станция на Октябрьской (ранее Николаевской) железной дороге, расположенная в 205 км от Ленинграда и в 440 км от Москвы, на северо-западной окраине Валдайской возвышенности.
Надо сказать, что как сын священника отец не смог получить в те времена высшее образование, а имел только среднее. Должность инженера предполагала высшее, но несмотря на несоответствие его образования, должность он всё-таки получил. Начальником ГМС в то время был человек интеллигентного вида, но больной туберкулёзом. Я помню, как мы с отцом сидели около его кровати, а он постоянно кашлял, придерживая у рта платок. Через некоторое время он умер, а отец был утверждён начальником станции. Правда, перед этим ему дополнительно пришлось пройти курсы повышения квалификации.
Задача ГМС Оксочи заключалась в проведении наблюдений за разными метеорологическими и гидрологическими показателями на территории и реках в радиусе примерно 60 км. Помимо наблюдателей по месту жительства, коллектив работников станции непосредственно в Оксочах насчитывал десятка два человек, в число которых входили и будущие инженеры, оканчивающие институт гидрометеорологии в Ленинграде и постоянно проходившие здесь практику. Некоторые потом и работали здесь же.
Как получилось, что отец оказался в Оксочах? Он рассказывал, что ещё до войны, когда ездил в Ленинград, где жил у брата на квартире, обратил внимание на одну станцию, где возле железной дороги стоял красивый храм. Это было тёплой тихой летней ночью, светила луна. Отец стоял в тамбуре и курил. И ему эта станция приглянулась. Потом выяснилось, что это Оксочи, и там требуется начальник ГМС. Кроме того, отец всегда заявлял, что не любит город, а любит природу, лес, рыбалку. Так, в конечном итоге для меня и моих брата и сестёр, Оксочи стали самой настоящей малой и любимой родиной.
Относительно необычного названия Оксочи существует правдоподобная версия, получившая право на жизнь в результате исторических изысканий местной интеллигенции в лице преподавателей семилетней железнодорожной школы № 19. Первое упоминание о поселении с таким названием обнаружено в писцовых книгах XV века за 1495 год, то есть относящееся ко времени правления князя Ивана III Васильевича, вторым браком женатого на византийской царевне Софье Палеолог.
Предположительно название образовалось от сочетания двух слов: «около» и «сочи». Действительно, практически в центре села, около современного и в то же время очень старого кладбища, с его левой стороны, если смотреть с железной дороги, имеется размером не более гектара болотистый участок, образовавшийся вследствие выхода на поверхность грунтовых вод. Вода там сочится по поверхности под небольшим уклоном и поблёскивает на солнце. Стекает она в речку под названием Оксочка. Надо заметить, что и выше кладбища, около домов ГМС, и Барановых, и за ними наблюдаются болотистые участки.
Из раннего детства
Сам приезд в Оксочи я не запомнил. Произошло это в 1946 году где-то летом, кажется в августе. Мне тогда не было и шести лет. Отвели нам (отец, мать и я) небольшой домик на окраине села с огородом в 6-7 соток. За огородом и забором с задней стороны дома к болотистому ручью был склон, с которого зимой я уже катался с деревенскими ребятами на санках и лыжах. За ручьём начинался противоположный склон, покрытый крупным кустарником и выше – лесом.
Помню, как вначале деревенские ребята отнеслись ко мне снисходительно и даже с вызовом. На первых порах получил прозвище «городской». Потом долгое время был «инженеровым сыном». После меня стали называть «Василёк», каковым остался до сих пор для тех, кто знал меня с раннего детства и с кем я встречаюсь, приезжая на родину. В первую зиму, катаясь с деревенскими ребятами с горы, сразу обратил внимание на то, как они быстро поднимаются вверх по склону. У меня это не получалось. Позднее понял, в чём дело. У них у всех валенки были подшитыми. Так это называлось, когда прохудившиеся валенки подшивали с помощью дратвы подошвами из войлока. Благодаря этому толстая, простёганная подошва приобретала ребро, и пацаны, втыкая валенок ребром в укатанный снежный склон, очень быстро по нему поднимались. У меня же валенки были ещё новыми, и в них то же самое делать было невозможно.
Из того времени помню, как по-сумасшедшему вкусна была засушенная мелкая рыбёшка горькуха, пойманная в речке Оксочке. Помню, как любовно отец ухаживал за картошкой, ползая по огороду на коленях и руками высоко окучивая каждый куст. Перед посадкой картошки огород основательно поливался туалетными отходами, что сопровождалось соответствующими ароматами. В награду были прекрасные урожаи этого незаменимого и почти единственного продукта. В памяти остались ещё периоды нездоровья, когда валялся в постели со скрюченными ревматизмом ногами. Потом всё прошло без всяких последствий. Одна из причин ревматических проявлений, по-видимому, связана с тем, что зимой с улицы приходил в штанах, от мороза стоящих колом. Их можно было ставить в углу.
Из домашних развлечений помню перемещение по комнате в табуретке, положенной набок. Я садился вовнутрь и перемещался, упираясь попой в пол, по всей комнате, воображая, что нахожусь в кабине машины. Другим развлечением была стрельба с помощью спичечного фосфора. Для этого в суках половиц с помощью гвоздя и молотка делал углубление, туда помещал немного фосфорной массы, вставлял опять гвоздь и производил по нему удар молотком. Стрельба получалась оглушительная, а суки растрескивались. Помню, как находил конфеты, припрятанные мамой, а фантики проталкивал в щели пола в подполье. Предметом моей гордости был шлем из дерматина синего цвета под танкистский или лётчицкий, трудно сказать, над которым потешались девчонки Корнеевы, Катерина и Таисия. Им тогда было по 14-16 лет. Каждый раз, как я к ним приходил, они, неизменно хихикая, уговаривали подарить им этот шлем, а они из него сошьют себе тапочки. Мне это очень не нравилось.
Позднее мы жили по соседству в доме большего размера. Однажды там на русской печке я мучился желудочными болями. От них отец излечил меня своеобразным способом. Он налил рюмку водки, положил на неё крестом две лучинки, на них – кусок сахара и всё это поджёг. Палочки горели, сахар чернел и каплями стекал в водку. После от меня потребовали всё это выпить. Через небольшое время боли полностью прекратились и никогда с такой силой не возобновлялись.
Кино и библиотека
Большое место в жизни деревенских ребятишек занимало кино. В тот послевоенный период электричества в селе не было, пользовались керосиновыми лампами, а кино было. Его показывали в Доме культуры в центре села, мы называли его просто клубом. В нём – большой зал со сценой. Электричество подавалось от небольшого движка на улице в будке, завести который было не так-то просто. Особенно зимой, в снег и мороз. Мужики поочередно с остервенением крутили ручку движка, а он чихал и не заводился. Наконец, когда загорались лампочки и оживал кинопроектор, народ занимал места в зале на скамейках. Народу набивалось битком, между ними пролезали и мы.
Вначале фильм показывали по частям одним кинопроектором. Каждая часть шла минут 10, затем перерыв, ставилась другая бобина, и кино продолжалось. Обычно кинолента состояла из десятка частей. Позднее установили два кинопроектора, и фильмы шли уже без перерывов.
Показывали часто трофейные фильмы. Особенно запомнился многосерийный фильм с Тарзаном и Читой. После него мы, пацаны, лазили по деревьям и, подражая Тарзану, издавали трели с помощью ладони, приставленной ко рту. В подходящих местах на деревьях около прудов подвешивали верёвки, с помощью которых, как на лианах, раскачивались и ныряли в воду. Или в молодых еловых зарослях устраивали игру в ловитки. Молодые ели высотой 5-6 м, когда ты на них забираешься, легко наклоняются. Это позволяло с одного дерева перемахивать на другое. Игра была исключительно захватывающей, когда за тобой гонится тот, кто водит, а ты от него удираешь, перелетая с ели на ель.
Определённой достопримечательностью Дома культуры была неплохая библиотека. Первая библиотека и читальня в Оксочах были открыты в 1902 году уездным комитетом попечения народной трезвости, в ней насчитывалось 570 томов. В 1919 году она по решению библиотечного совета была пополнена конфискованными книгами из имений Розанова, Трубэ, Брунста, Гроссе, Бартеньевых, Полиектовой, Коптева и Пажнова и насчитывала уже 778 томов, а выдача книг – 328. К большому сожалению, когда однажды проводился ремонт Дома культуры, библиотека была перенесена в здание старой почты, это здание при пожаре сгорело. Погибла большая часть библиотеки. Потом она заново восстанавливалась, в чём принимал участие известный писатель Д.М. Балашов. В студенческое время, приезжая на каникулы, я брал там, например, всё собрание сочинений Джека Лондона и по ночам с упоением перечитывал.
Лошади
В 1949 году мы переехали жить в дом, который одновременно являлся конторой ГМС. Он находился близко от железнодорожного переезда, почти напротив большого здания, в котором находилась старая почта. Здание можно видеть на старом снимке оксочского храма. Позднее здание сгорело, и на его месте сейчас находится сквер с памятником односельчанам, погибшим в Отечественной войне.
Тогда дом ГМС стоял лицом к улице, а к нему примыкал большой сарай-конюшня, где содержались в разное время разные лошади, а одним из конюхов была крупная мужеподобная женщина по имени Настя. Из тех лошадей, что помню, был один мерин красно-бурой расцветки, прибывший из Прибалтики, носил имя Темпо. Как-то я на нём скакал верхом вниз по Мужилову к клубу без узды и с одним прутом в руке. Я тогда учился, кажется, в третьем классе, и всё это происходило недалеко от дома нашей классной руководительницы Ивановой Марии Яковлевны. Когда Темпо скакал галопом, то сильно подбрасывал заднюю часть. От этого во время скачки получалось так, что ты невольно начинал перемещаться на холку. Удержаться на месте силы ног не хватало. Так я перемещался-перемещался и, оказавшись на холке и потеряв опору для ног, сначала повис на одной ноге на ней, а потом полностью перевернулся под шею лошади, пытаясь держаться за неё руками и ногами. Темпо, почувствовав, что я так долго не продержусь, прибавил ещё скорости, и я, потеряв силы, сорвался прямо ему под ноги. Удивительно, но он, пролетев надо мною, не зацепил ногами. На другой день в школе Мария Яковлевна рассказывала всему классу как я, по её словам, на одной ноге лихо скакал по деревне на лошади и на ней не удержался. Классу это доставило большое удовольствие.
Другого коня звали Руслан. Это был серый с тёмными пятнами мерин, злой и очень сильный. Мне он запомнился тем, что однажды, когда стоял я перед ним и хотел погладить по морде, он схватил меня зубами сначала за лоб (у меня до сих пор сохранился шрам), а потом за грудь (я был в пальто) и швырнул на землю. Всё равно мне его было очень жаль, когда он как-то пасся около железной дороги и попал под поезд.
Еще один запомнившийся случай с лошадьми, но уже колхозными. Мы нередко, когда они паслись, любили на них покататься. Была среди них одна, стройная, высокая, красивая, тоже красно-бурой окраски. Звали её Ирма, и имела она весьма сноровистый и даже вредный характер. Как-то мы с пацанами решили перегнать табун этих лошадей с одного места на другое. Взобрались на них и поскакали. Ездили на них только с одним прутом, без всякой узды. Вылетели на поляну, где стоял сарай для сена. Он был пустой и имел в средней части сквозной проход. Вдруг моя Ирма во весь опор понеслась в сторону этого сарая, явно предполагая пролететь через проход, чтобы я остался на крыше сарая. Потом сам поразился своей реакции и находке. На этот раз у меня в руке была небольшая палка. Видя, как Ирма несётся в этот сарай и дело закончится плохо, я мгновенно просунул палку ей под шею и со всех сил за оба конца потянул на себя, тем самым задрав ей голову вверх. Она тотчас сообразила, что так в сарай не проскочит, и на полном скаку всеми четырьмя ногами перед самым входом затормозила. Я, с одной стороны, был основательно напуган, а с другой, чувствовал себя несомненным героем.
Контора ГМС
С некоторых пор мы стали жить в доме, где находилась контора ГМС. В передней части дома (большая комната, прихожая и кухня) жили мы, а в задней части, в другой комнате с отдельным входом, находилась контора. Там стояли столы начальника ГМС (моего отца) и техников.
Помню отца, сидящего за столом с неизменной логарифмической линейкой. Производило впечатление, когда он внимательно всматривался в отсчёты на линейке и результаты вписывал в журнал. На столах лежали журналы периодических гидрометеорологических изданий. Меня же привлекали красивые отполированные бронзовые приборы: тяжёлый массивный компас с гравировкой вязью «Санкт-Петербург» и такой-то год, или крестообразная подставка, по-видимому, под карандаши, или массивный уровень с плавающим воздушным пузырём и с такой же вязью. В углах стояли деревянные лакированные ящики с вертушками для измерения скорости воды на реках, с вертушками для измерения скорости ветра (анемометры), с теодолитами, а также с разными термометрами. Тут же могли находиться рейки для топографических съёмок с красными и чёрными цифрами, а также специальные трубы для измерения толщины снега. В шкафах – журналы с записями наблюдений. Всё выглядело серьёзно и вызывало уважение.
К этому следует добавить, что на всех небольших речонках вокруг Оксоч под руководством отца были построены бетонные сооружения, которые назывались водосливами. Рядом с ними стояли будки с ленточными самописцами, которые круглосуточно автоматически фиксировали уровень воды в речках. Эти речки носят такие названия, как Оксочка, Грыденка, Смоличенка и Веребушка или Веребенка, называли по-разному.
Помимо этого, за Оксочами в поле находилась метеостанция, где долгое время наблюдателем работала моя мама. Наблюдения велись круглосуточно, всевозможные отсчёты снимались и зимой, и летом, каждые шесть часов и в ночное время тоже. Наблюдения были самые разнообразные: метеоосадки с помощью плювиографа и обычного дождемерного устройства, за температурой и влажностью воздуха и почвы с помощью разных термометров, атмосферного давления, направления и скорости ветра и др. Снимать отсчёты мама ходила в 8 часов утра, 2 часа дня, 8 часов вечера и в 2 часа ночи.
По-видимому, в этом доме я по радио (чёрная тарелка) услышал сообщение о смерти Сталина, после которого по стенке сполз на пол. Первое, что пришло в голову, как же мы будем жить без него и что с нами будет.
Наши войны
Послевоенное время. Молодёжь под влиянием военных фильмов, а также, видимо, рассказов вернувшихся с фронта мужчин, увлечённо воевала друг с другом. Сейчас трудно представить, что тогда в селе было много детей.
Существовали две армии, каждая из которых насчитывала не менее полусотни подростков в возрасте от 7 до 16 лет. Одна армия находилась на основной, равнинной части села и называлась «Оксочи». Вторая сформировалась на другой стороне железной дороги, на возвышенной части села, и называлась «Весёлая горка». Каждая армия имела свой штаб, который располагался на своей стороне в лесу. У одних это были шалаши, плетённые ветками, у других землянки, обитые досками и с подземными ходами. У штабов стояли часовые. Почему я это знаю? Дело в том, что пока я проживал со своими родителями в доме ГМС, принадлежал армии «Оксочи» и знал её организацию. Наш штаб представлял собой землянку, вырытую в лесу в склоне к ручью, протекавшему за домом Корнеевых. Когда же мы построили свой дом на другой стороне, я оказался в армии «Весёлая горка». Там штаб находился в лесу и представлял собой значительных размеров шалаш из витых плетением веток. Штаб находился недалеко от «Белой дачи», что располагалась на горе напротив железнодорожного вокзала.
Штабы считались объектами особой важности и секретности. Вооружение солдат этих армий было самое разнообразное: ножи, кастеты, цепи от велосипедов и мотоциклов, самодельные пушки, представляющие собой металлические трубы в деревянных станинах. Помимо этого, почти каждый имел поджигалку. Это металлическая трубка, как правило, медная с запаянным концом, в деревянной рукоятке, сделанной под рукоять нагана. Трубка набивалась порохом, дробью и забивалась пыжом. Через прорезь в задней части трубки с помощью закреплённой в металлической петле спички и коробка всё это поджигалось, и происходил выстрел.
Трубки нередко разрывались, но вот в памяти не осталось, чтобы были серьёзные травмы. Правда, одна история всё-таки случилась. Это было на нашей стороне, на «Весёлой горке». Пушку с трубой примерно в метр длиной и диаметром сантиметра в 3-4 зарядили порохом и разными металлическими кусочками и стали поджигать, чтобы произвести выстрел. Но она не стреляла. Тогда Витя Баранов по прозвищу Витька-Машина, которое он получил за удивительную способность бегать очень быстро и мелко переставляя ноги, стал перед ней прыгать и кривляться на расстоянии метров тридцати. И пушка вдруг шарахнула. Пацану исключительно повезло, так как всего один металлический осколок пробил ему мякоть левой ноги изнутри. Его доставили в медпункт, который находился в здании старой почты напротив ГМС. Тогда в Оксочах был медпункт, сейчас ничего подобного нет.
Ещё один вид войн – это сражения на шпагах, по-видимому, под влиянием фильмов о мушкетёрах. На другой стороне Оксочки, на склоне горы находились разного рода бугры и углубления до двух-трёх метров высотой – остатки бывшего овощехранилища. Обычно звучал клич: «Айда сражаться на овощехранилище!». Собравшиеся 20-30 ребят 10-15 лет делились на две равные по числу партии и поднимались на бугры по разные стороны бывшего овощехранилища. У всех в руках шпаги в виде тонких палок примерно метровой длины с крышкой, защищающей руку от удара.
Сражение начинается по команде. Убит тот, кого укололи шпагой в одну из частей тела. Он выбывал из сражения, а бой шёл до тех пор, пока все сторонники одной из партий не оказывались сражёнными. Временами одному приходилось сражаться против трёх противников. Он убегал и мог заколоть одного из них, оторвавшегося от других, а то и более. «Убитые» наблюдали за сражением оставшихся бойцов. Сражение проходило и на буграх, и между ними и представляло захватывающее зрелище. Случались и травмы, но в целом всё как-то обходилось.
Ещё мы сражались с пионерами. Поскольку места в Оксочах прекрасные, хорошая вместительная школа, то под названием «пионерский лагерь» в ней летом размещались пионеры из других школ района. Раз так, то с ними надо непременно воевать. Мы их презрительно называли «пионеры», они нас – «деревенские». Мы за пределами территории школы, на бугре, они за забором школы. Нас разделяет дорога. Помню, как однажды мы швыряли в них камни, а они в нас. Вдруг, странное дело, пионеры стали хаотически бегать, хватаясь за головы и хлопая себя по лицу и бокам. Но самым смешным нам показалось, когда девочки залезали себе под одежду, что-то оттуда выхватывали, бросали на землю и давили ногами. Наконец мы догадались, что на них напали пчёлы из ульев школьной пасеки, которой заведовал директор школы Василий Александрович. С нашей стороны победного хохота было более чем достаточно.
Хуже было другое. Традиционно каждая смена пионеров заканчивалась прощальным пионерским костром. За домом Василия Александровича перед лесом была в то время большая поляна. На ней и складывали из сушняка будущий костёр размером с большой стог. Кому-то из старших «деревенских» пришло в голову заложить в костёр артиллерийский снаряд. После войны их тогда можно было найти. Ночь, мы сидим в кустах, перед нами на поляне горит огромный костёр, вокруг сидят пионеры. Наблюдаем, что же будет. К счастью, взрыва не произошло, но такого рода «развлечения» тоже были.
Василий АЛЕКСЕЕВ
Продолжение следует...
