Пока я слушала Анну Корныльевну Забодрину, мне разные мысли приходили в голову, разные чувства обуревали меня. Хотелось плакать и восхищаться силой духа и самоотверженностью простой русской женщины. Сколько испытаний выпало на долю одного человека, но рассказывает она о себе, о своей жизни без прикрас, без изысков, просто и откровенно. Потому что жила всю жизнь по совести и скрывать от людей нечего.
«Гвозди бы делать из этих людей...
Крепче бы не было в мире гвоздей», — это о моей сегодняшней героине сказал когда-то давно Маяковский. Ничего не изменилось с тех пор, всё ещё живут рядом с нами эти люди, готовые каждому помочь, любого обогреть и делом, и словом, и сами благодарны без меры окружающим за малую толику поддержки, внимания, заботы.
Анна Корныльевна родилась в соседнем, Волотовском, районе в деревне Лоша (совхоз «Новь») в 1933 году.
— Мама моя родила 12 детей, — рассказывает Анна Корныльевна, — а дома в основном нас было пятеро. Деревня наша находилась словно на острове, в какую сторону ни пойди — везде мостища. Большой была до войны деревня, наверное, из-за того и пропала, что в любую сторону мостища были. Немцы у нас стояли, я помню их. Они жили в большом доме на втором этаже и всё выходили на балкончик. Мы, дети, бывало, соберемся и кричим: «Дай бом-бом». Немец кинет леденцов горстку, и мы бросаемся подбирать, а они смеются. Был у нас в деревне такой мужик — дядя Митя Афонин — без руки, он научил нас кричать не только «бом-бом», а ещё худое слово по-немецки. Мы значения-то не знали и начали под балконом кричать, немец услышал, как кинулся за нами с плёткой. Я бежала, от страха ног не чуя, очень он разозлился.
В лесу деревенские жители соорудили какой-никакой шалаш, и мы там даже ночевали. Родители старались отправить туда на ночь детей, видимо, уже боялись, что деревню сожгут. И вот оттуда мы видели, как в соседней деревне Взгляды, согнали людей в кузницу и подожгли. До сих пор стоит в ушах у меня этот страшный человеческий стон. Мы ещё на деревья залезли, чтобы лучше видеть. Но ужаснее картины за всю свою жизнь я не знала, казалось, небушко горит. А пламя схватывалось языками. Наверное, они подливали горючую жидкость в огонь, трещали выстрелы и отрывные, и автоматные: стреляли в тех, кто выбегал. И Лошу нашу враги сожгли бы, но тут их очень быстро погнали, и они стремительно отступили.
Теперь от Лоши и следа нет, всё лесом поросло, и не найти места, где наш дом стоял. После освобождения моих отца и старшего брата призвали на фронт. Брат погиб в апреле 1945‑го в Восточной Пруссии, а отец вернулся домой. Я помню прекрасно этот ноябрьский промозглый вечер 1945 года. Хлопнула калитка, мама крикнула: «Кто там?» «Это я вернулся» — сказал отец. Мы выскочили в сени, повисли на нём. Отец мой был грамотный, деловой мужчина, закончил курсы механиков, агрономов. Председатель всегда к нему советоваться приезжал, да только пожить ему не пришлось. Очень его война покалечила, он был два раза ранен, и спина была надорвана. Грузили моторы на лодки, напарники упустили мотор, а он удержал и сам почувствовал, как в спине что-то хрустнуло. А потом в госпитале недолечился, сказал врачу, что стало легче. В 1947 году он умер.
Пеклась на русской печке
Мне уже 13 лет было, я переростком и 4 класс-то заканчивала. А больше учиться не пришлось, пошла работать. Парой лошадей я правила смело и на жнейке, и на косилке работала.
Однажды рано утром отправили меня в поле за 7 километров от деревни везти удобрения, тогда женщины по утреннему морозу сеяли удобрения на полях, называлось «по черепку». Кони у меня в ледяную воду нырнули, я полезла их рассупонить, очень боялась, что кони пропадут и маму мою в тюрьму посадят, а они меня в воду и затянули. Окупалась я в ледяной воде, а потом обратно 7 километров на телеге мокрая ехала. И подхватила двухстороннее воспаление лёгких. В больницу меня не положили, не было мест, лечила меня фельдшер Екатерина Ивановна. Она с войны пришла, санитаркой на фронте была. Всё говорила маме: «Пеки её на русской печке». Всё то лето я в валенках дома просидела, да так на всю жизнь легкие мои и остались больные. Прасковья Яковлевна (наш зоотехник) позвала меня учетчицей работать, мама боялась, что я не справлюсь — училась-то мало. А я справлялась. Скота много было, надо было все фермы обойти, так я и бегала по мостищам из деревни в деревню.
Отправили нас за Старую Руссу за скотом, гнали мы, помню, телят по деревне Рамушево, долинная такая деревня, и хоть бы где один домик — одни пепелища и иван-чай. Лес чёрный, макушки все сбиты, и лестницы ещё у деревьев стоят, говорили, что это для снайперов, да везде колючая проволока и надписи: «Осторожно: мины!».
Молодой специалист
Старшая сестра работала в Выбитях на свинарнике, и её отправили учиться на шофёра. А я поехала на её место работы, и со мной младший брат — ему ещё в школе надо было учиться.
У сестры муж худой был, пил, буянил, и местная власть очень помогла тогда мне — выделили комнатку нам с братом, он в школу ходил, а я работала, и жили мы спокойно.
Но вот приехал совхоз принимать от Георгия Климакова директор наш из «Нови» — Николай Михайлович Богданкевич — и узнал меня. «Ты же, Нюрка, маленькая какая была, а теперь отъелась на поросячей каше!». А мы, и правда, поросячью кашу ели. Ячменку молотую повар запаривал кипятком и поросятам самым маленьким, чтобы к корыту приучать, по норме выдавал. А мы соберемся кучей и кашу эту съедим, есть-то всегда хотелось. Так что директор правду сказал. И спросил он меня, сколько я классов в школе закончила. Я соврала, что 6, он говорит: «Что ж один не доучилась? Было бы 7, можно было бы в училище поступать».
Он предложил поехать на курсы ветврачей, я боялась, классов‑то у меня окончено всего 4, а четвертый-то как училась: все бегали по полям и искали колоски, чтобы поесть. Но сестра посоветовала ехать: «Диплом не дадут, так справку, а от тяжелой работы отдохнешь». И я поехала, это было в 1953 году. Ох, вспоминаю эту учебу с ужасом, школьные предметы мне не давались — знаний-то мало, но кое-как тройки получала. А все специальные предметы: анатомия, состав лекарств, основы животноводства, всегда сдавала на отлично. Я их очень хорошо понимала, всё запоминала. Так что мне в конце обучения не только диплом, но ещё и похвальный лист выдали.
Когда вернулась в деревню, наша ветврач ушла в декрет и меня назначили ветврачом в совхозе и дали ставку. Вот тогда я немного пожила хорошо, да не долго. Привязался ко мне Забодрин, да и замуж стал звать настойчиво. Я‑то не спешила, а он говорит: «Тебе 24 года, я‑то себе найду, а ты кого найдешь?» В совхозе меня отговаривали, да не послушала я — пошла замуж. Так я в Загородище оказалась. Прожила я с мужем 3,5 года, а со свекровью — 34! Муж мой был неплохой человек, очень работящий, охотник заядлый, выпивал редко. Домик, в который мы пришли жить, был уже ветхий, в мае мы его разрыли. А в сентябре уже перешли жить в этот дом, собрали заново рядом, на краю участка. В драке ранил муж человека, односельчанина, тот по дороге в больницу скончался. Дали мужу моему 12 лет колонии, 2,5 года строгого режима. Осталась я со свекровью и двумя малышами на руках — дочке 2,5 года, а сыну 11 месяцев.
Мои дети голода не испытают
Как я жила? По 7 поросят держала, корову всегда, а то и две, теленка. А этой мелочи не счесть: овцы, куры, утки. Я так наголодалась за своё детство и молодость, что решила твердо — мои дети голодать никогда не будут. Поэтому у меня на столе всегда были молоко, мясо, мёд. Работала на ферме заведующей до 1972 года, а потом — старшей дояркой. Вот та ферма, что на въезде в деревню стоит, — она, желанная моя, её из кирпича ещё муж мой строил. А сама как ела? Разносолы готовить некогда было — всё бегом: и на работе, и дома по хозяйству. Жить-то уж в те годы в деревне хорошо стало, особенно тем, у кого мужик работящий да хозяйка в доме хорошая — скотины много все держали. Я ведь одна и баба, и мужик, свекровь с детьми мне помогала. А мне ещё надо к мужу на свиданье ехать — в Архангельскую область! Детей своих муж очень любил, всё просил привезти, я рюкзак тяжеленный за плечи, в руки сумки. За сумки ребятишки держатся — и в дорогу. Рюкзаком тем плечи-то были оттянуты так, что следы надолго остались. Приеду домой, только с долгами рассчитаюсь, что назанимала к нему ехать, — опять свидание. Соседка у меня очень хорошая была, она денег займет, будто для себя, и мне на поездку даст, а я потом с зарплаты с нею рассчитываюсь потихоньку. Работа на ферме очень тяжелая была, в полеводстве люди свой труд легче считали. В новой ферме — четырехрядной на 200 голов — были уже доильные автоматы, это облегчало наш труд, а силос всё равно на руках перед собой таскали. На 50 коров, по 25 килограммов на каждую. Муж мой домой больше не вернулся, умер от аппендицита. Так и не сложилась моя женская судьба. Сделала ещё одну попытку, приняла в дом вдовца, да невзлюбил он моего сына, а потом к бутылке стал прикладываться — такая жизнь мне не нужна.
Пчёлы — забавная штука
Я с детства за пчёлами научилась смотреть. С 5 лет мне мамушка велела сидеть, чтобы следить, когда пчелы зароятся, пока она сама в поле работала Это забавная штука — пчелы. Их сразу по лёту узнаешь, какая семья. Если я не слышу их шума в огороде, мне плохо становится, как будто человека опустили в могилу. Мне как-то сказали специалисты ветлечебницы: у вас руки не по возрасту. «А заводите пчёл, — ответила я им, — и у вас на руках не будут кости выворачиваться».
О чем в разговоре и не вспомнила Анна Корныльевна, так это о своих заслугах. А была она всегда передовиком производства, ездила в ГДР, не один раз поощрялась поездками на ВДНХ, награждена Орденом «Знак почёта».
— А бронзовых-то наград и не счесть, — отмахнулась она от этой темы, похвасталась другим, самым дорогим сердцу — 4 внучками и 8 правнуками!
Чтобы мою жизнь описать, нужна целая книга, — говорит бабушка Нюра и в этом совершенно права. Эта книга жизни будет наполнена житейской мудростью и бесценным опытом.
Ольга КАРПОВА
Фото автора и Екатерины Артемьевой
