Молитва

</p> <p style="text-align: justify;"><br />Бабушка Тася каждое утро и каждый вечер молилась Богородице, что висела у неё над кроватью в правом углу комнаты. Но Богородица глядела скорбным, невидящим взглядом и не слышала, верно, ничем не могла помочь.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Фашисты угнали из Верещино в неволю всех Кремниковых — моих деда и бабушку, маму и тётю. Таисия Дмитриевна в то время жила в Новгороде, на Конюшенной улице, там пережила и годы оккупации. После освобождения Кремниковы вернулись домой, а все бабушкины остались в далёкой сторонке. Военный корабль, на котором служил Павел, затонул близ Севастополя — баба Тася ездила туда и бросала в море венки. Алёша погиб в Белоруссии, школьники через двадцать лет после войны прислали ей письмо, в котором сообщали, что установлено место захоронения Алексея Лобанова. Она из-за болезни так и не смогла съездить на могилку к сыну. О муже узнать так ничего и не удалось.</p> <p style="text-align: justify;"><strong><br />Сойти с ума<br /></strong>Три долгих года мои родные вместе с другими жителями деревни провели в фашистском плену. Когда я была маленькой, об этом ничего не рассказывали,  старались не вспоминать. В прошлом их, угнанных в Германию и Прибалтику, считали едва ли не предателями Родины. Когда малолетним узникам Германия начала выплачивать компенсации за труд в плену, я впервые услышала скупые воспоминания о страшных тех годах.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Маме было в ту пору четырнадцать лет. Когда фашисты пришли в деревню и стали сгонять людей для отправки в плен, она забралась под кровать, и долго никто не мог её оттуда вытащить. Видимо от страха и отчаяния, девочка помешалась. Когда толпу людей вели по дороге, она всё время выскакивала из строя и пыталась убежать. Немец-охранник хотел её застрелить. Её отец, мой дед Яков, немного понимал немецкий язык — он воевал в «ту германскую» и объяснил солдату, что его дочка стала «дурочкой», не понимает, что делает. Фашист не стал расстреливать маму.</p> <p style="text-align: justify;"><br /><img src="images/stories/shimskie/53/11.jpg" border="0" title="Молитва" style="margin: 10px; float: right;" />Привезли их в какое-то селение под Берлин. Там стояли длинные бараки, обнесённые колючей проволокой. Рядом простирались поля с овощами и картошкой, на которых они работали. В бараках спали все вместе: мужчины, женщины и дети. У пленников завелись вши, многие заболели чесоткой. Мама несколько месяцев никого не узнавала, кусалась и царапалась, как зверушка. Жил в деревне Речка хороший печник и пчеловод дядя Вася Лябушкин. Когда он заходил к нам в гости в Ильин день, говорил маме:</p> <p style="text-align: justify;"><br />— Капка, а ты помнишь, как посреди барака оправлялась?</p> <p style="text-align: justify;"><br />Мама махала на него рукой и сердилась, нашёл, говорила, что вспоминать. Хотя, вряд ли она это помнила.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Потом она поправилась, пришла в себя — немцы давали ей какие-то таблетки. Подростки обвыклись и стали делать вылазки за колючку. Они убегали в ближние селения побираться. Среди немцев были добрые люди, которые подавали узникам милостыню. Кто хлеба положит в котомку, кто картошки, а кто даже яиц. Однажды маму с подружкой поймали охранники, всё напрошенное отобрали и сказали, что если ещё раз заметят, расстреляют на месте. Больше побираться они не решались.</p> <p style="text-align: justify;"><strong>Любовь в плену</strong><br />А моя тётя Саша, она была старше мамы на два года, милостыню у немцев просить не ходила.</p> <p style="text-align: justify;"><br />— Я не могла, мне это противно было, — говаривала. Она была моей крёстной, и я звала её лёлей. До сих пор не знаю, почему в деревне крёстных звали лёльками, хоть женщин, хоть мужчин?</p> <p style="text-align: justify;"><br />У лёли в Германии была любовь с одним рабочим. Его звали Иваном, был он из военнопленных. О чём они мечтали в те годы? Наверное, о скорой Победе, об освобождении и будущей счастливой жизни. Но когда радостный день настал, Ивана арестовали, как изменника Родины и, наверное, расстреляли. Весточки от него тётя Саша так и не дождалась.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Она не вышла замуж, не родила детей. Вернувшись из плена, уехала в город, устроилась на телевизионный завод, где и трудилась до пенсии. На пенсию вышла в пятьдесят лет, потому что работала во вредном цехе. Жила у бабушки Таси, в её комнатке в восемнадцать метров.</p> <p style="text-align: justify;"><br /><strong>Штрифель</strong><br />Деду Якову месяца за три до освобождения удалось бежать из плена. Пошёл он пешком по немецкой земле. Поначалу днём прятался в лесах, в скирдах соломы, а ночью шёл. Потом осмелел, стал проситься на ночлег в немецких селениях.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Однажды во время такого ночлега дед услышал разговор двух немцев. Один говорит:</p> <p style="text-align: justify;"><br /><img src="images/stories/shimskie/53/2.jpg" border="0" title="Молитва" style="float: left; margin: 10px;" />— Давай его сдадим властям, или пристрелим?</p> <p style="text-align: justify;">— Да что он нам сделал, пусть идёт, — отвечал другой.</p> <p style="text-align: justify;">Так, на перекладных, дед Яша добрался до дома. А дома и не было, в него бомба попала. Была избушка, в которой и стал он жить.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Первым делом посадил яблоньки, саженцы которых привёз с собой из немецкой земли. Дед страстно любил землю: сад, огород. Он вставал в четыре часа утра и шёл работать на участок. Разводил крыжовник и смородину, а клубники насажал столько, что засахарившееся варенье сотнями банок стояло в подполе годами. Потом из него дед делал брагу к празднику в большом молочном бидоне. Бидон стоял за печкой, брага в нём была розовой и прозрачной.</p> <p style="text-align: justify;"><br />— Ну, и бражка у тебя, Яков Митрич, — хвалили бодягу гости, — пьёшь, как Божий нектар.Сам дед не пил.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Немецкие яблоньки дед звал штрифелем. Их выросло три. Яблоки на них были большие, краснобокие, сочные. Хранились они всю зиму в подвале и сушёные — в мешках на печке. Залезешь зимой на печь, там тебе и книжка, и жвачка. Потом две яблоньки погибли от старости или от мороза, а одна стоит в огороде до сих пор. И до сих пор плодоносит.</p> <p style="text-align: justify;"><br /><strong>Вдовьи радости</strong><br />Таисия Дмитриевна приезжала в деревню каждое лето. Она оплакивала своих любимых до самой смерти и в нашем доме тоже молилась Богородице. У нас была большая икона Божьей Матери с младенцем, в деревянной чёрной раме.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Жила она на пенсию в двадцать семь рублей, которую получала, как вдова погибших. Бабушка раньше работала буфетчицей, кажется, в облисполкоме. Зарплата была маленькой, и своя пенсия была бы ещё меньше.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Как вдове, дали ей комнату в коммуналке, на четвёртом этаже дома, в котором позже открылось кафе «Лакомка». Туда она переехала со старой квартиры, с Конюшенной улицы, туда взяла жить тётю Сашу.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Жила бабушка не богато, но справно. Она очень хорошо шила на старой ручной машинке марки «Зингер» и брала заказы. Шила она всё, от трусов и рубах из штапеля и ситца, до пальто из толстого драпа. Нас она обшивала, что называется, с головы до пят.</p> <p style="text-align: justify;"><br /><img src="images/stories/shimskie/53/3.jpg" border="0" title="Молитва" style="float: right; margin-left: 10px; margin-right: 10px;" />Она была очень экономной, рассчитывала все денежки — какие на что потратить. Когда я школьницей гостила в городе, помню, что хлеб в «Вечевом» покупали четвертинками, каждый день свежий. Мне это казалось очень странным, ведь мы в деревне носили хлеб из магазина мешками, через день по семь-восемь буханок. Его ели бараны и овцы, и дед крошил его курам.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Крошит деда Яша хлеб и поёт песню про Дуню, которой сшили сарафан «по-питерски, с рукавам». Велели не марать и надевать по праздникам. А потом «рассукин сын таракан проел Дуне сарафан». Дед пел и грустил — его жена, моя бабушка Дуня, в то время уже умерла. Её сильно пободал баран, после чего она заболела и уже не оправилась.</p> <p style="text-align: justify;"><br />У бабушки Таси было богатство такое: портреты на стене, узелок с сыновними письмами с фронта, накомодные слоники и фарфоровые статуэтки. Слоники у меня растерялись, а старые статуэтки хранятся до сих пор. Ещё у неё были серёжки и обручальное кольцо, как она говорила, из червонного золота. И, конечно, швейная машинка «Зингер». Другого богатства не было. И как-то я не помню, чтобы бабушку приглашали на какие-то праздники для ветеранов и солдатских вдов или писали в газетах. Она сама ходила в Кремль к вечному огню и бросала в него мелочь.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Всю свою любовь и нежность Таисия Дмитриевна отдавала нам. На лето приезжала с подарками и наводила в деревенском доме порядок: перемывала и чистила всю посуду из буфета, шила новый цветастый полог и вешала над кроватью в сенях, пекла пироги, варила варенье.</p> <p style="text-align: justify;"><br />Честно признаться, я не могла дождаться, когда же она уедет в свой город. Это потому, что была она строга — гулять мне разрешалось только до половины одиннадцатого, редко до одиннадцати. Мама и дед перечить ей не смели. Ну, вы представляете, как это обидно в деревне летом гулять до одиннадцати. В это время ребятишки только на улицу высыпали, потому что у кого огород, у кого покос, у кого пастьба деревенского стада до позднего вечера. Стадо в деревне было большое, одних коров штук двадцать, да сколько ещё овец. Пасли его по очереди. И скажите, когда же ещё нам, 13–14‑летним, было и погулять, как не тёплой летней ночью. Но баба Тася у нас была городская, а в городе и в то время бывало всякого.</p> <p style="text-align: justify;"><br />…Похоронили Таисию Дмитриевну на горецком кладбище, в большой могиле нашей семьи. Много людей лежит в той могиле: прабабушки Стеша и Фиша, пра-прабабушка Настя, дед Яков и бабушка Дуня. Потом туда же легли тётушка и мама.</p> <p style="text-align: justify;"><br />По всем моим родным и соседям прошла война. Кованым сапогом растоптала она человеческие судьбы, обездолила женщин и детей. Сколько людей могли бы появиться на свет от них, погибших солдат. И у меня сейчас были бы братья и сёстры. Но их нет, я осталась одна. И за это я, как и многие родившиеся после войны, ненавидят её лютой ненавистью и, воспитанные атеистами, молятся за обездоленных ушедших своих близких.<br /><br /></p> <p style="text-align: right;"><br /><strong>Фото из семейного архива</strong></p>