«Я знаю, что вы врач, живёте в Петербурге, много лет работали в институтской клинике, а после выхода на пенсию стали заниматься историей дворянских усадеб и храмов, — сказала мне заведующая Лужской библиотекой Наталия Евгеньевна Никулина, с которой я не первый год общаюсь, разыскивая материалы на интересующие меня краеведческие темы. — Расскажите, а лучше напишите, как и почему занялись делом, с которым не были связаны ни предыдущей жизнью, ни специальностью». Я подумала и согласилась. Может быть, это будет кому-нибудь интересно, а кто-то последует моему примеру и возьмётся за новое для себя дело, не испугавшись пенсионного возраста.
В нашем маленьком доме
Я действительно родилась и всегда жила в Ленинграде-Петербурге, но каждое, за редким исключением, лето, вернее, часть его, я проводила в деревне. С младенчества до восьми лет это был бабушкин дом на хуторе в двух километрах от станции Батецкая. Я хорошо помню его: большой, высокий, две стройные молодые берёзы перед ним, а поодаль еловая рощица, где висел гамак, вилась тропинка к роднику под большим камнем, и другая, под уклоном бегущая к речке Удрайке. В 39‑м году хутора ликвидировали. Большой дом папа продал, а на новом месте, в конце деревни Дубцы, на бывшей усадебной земле поставил маленький домик. Через просёлочную дорогу от этого домика был старый парк с большим прудом, очень длинной аллеей, вековыми мощными дубами, яблоневым садом. В двухэтажном барском доме была больница. Бабушка не успела пожить в новом, ещё недостроенном доме, зимой она умерла. Мы провели там только лето 40‑го года. В 41‑м не успели приехать, началась война. В феврале 44‑го Батецкая была освобождена, мы вернулись из эвакуации и не узнали родных мест. Вокзал был разбит, деревня Дубцы сожжена, остались только три дома, и один из них был наш. В парке яблоневый сад был выпилен, в остальном он не пострадал. Но почти все усадебные постройки исчезли. Больничный дом, отступая, сожгли наши, остальное — немцы. Сохранился один дом в дальнем углу парка, где жил сын последнего помещика, а перед войной была ветлечебница. Там вскоре опять поместили больницу. Если бы наш домик не сохранился, мы, конечно, не стали бы строить там что-нибудь новое и навсегда расстались бы с Батецкой. Тем более что на фронте погиб мой брат и семья сократилась до трёх человек. А так мы продолжили приезжать сюда каждое лето. Здесь выросли моя дочь, потом внук, а теперь приезжает правнук.
Затянуло бурой тиной...
В пятидесятых годах на площадке, примыкающей к западной границе парка, построили автономный больничный городок. И пока парк оставался больничной территорией, в нём не происходило явных разрушительных действий. Сотрудники больницы даже посадили яблоневый сад на месте выпиленного оккупантами. И парк оставался местом прогулок больных и местных жителей. Но в 60‑е больницу перепрофилировали в туберкулёзную, потом огородили двухметровой бетонной стеной, отсёкшей от парка вековые деревья, образующие его западную границу.
А в 90‑е годы больничный комплекс был продан частному лицу и теперь является его собственностью вместе с частью парка. В те же 90‑е в восточной части, где прежде был барский дом, земля была роздана под огороды, а потом перешла в собственность их владельцев. Парк зарастал и дичал. Отломилась и рухнула половина мощного дуба в пять обхватов. В нише оставшегося ствола стали разжигать костры. Через несколько лет сильный ветер обрушил и второй ствол. Из-за зарослей рябинника нельзя уже было обойти пруд вокруг, тот же рябинник заполонил лужайки. Вывороченные с корнем стволы деревьев гнили во многих местах. Огород возле бывшей прачечной, где жила медсестра уже несуществующей больницы, спускался к самой воде. Берега стали низкими, изрезанными. А пруд зарос рогозом и водорослями, заполнился упавшими ветками и листьями. В итоге он почти превратился в болото. Всё это я наблюдала в течение десятков лет, но даже представить не могла, что смогу как-то помочь парку с территорией в три с половиной гектара. В администрации к моим призывам относились сочувственно, но у них были свои дела и планы, а денег не было.
Свет в конце аллеи
Перелом случился в начале нулевых годов. Я попросила подростков из ближайших домов помочь расчистить аллею от куч валежника и поросли деревьев. В моём хозяйстве были триммер, бензопила, разные ручные кусторезы, а одному мальчику родители дали мотоблок. Вся эта доверенная им техника вдохновила ребят. То, что было сделано за последующие три дня, я назвала чудом. Появилась аллея. Прекрасная, несмотря на все изъяны и утраты. По ней теперь можно было гулять. Но главное, стало видно, что у парка есть перспектива, есть за что бороться. С тех пор начались работы по расчистке парка. Это были субботники, которые организовывала глава сельсовета Татьяна Иванова. Под дерзким и весёлым натиском сотрудников администрации отступала, казалось бы, несокрушимая стена рябинника. Перекочёвывали в кузов грузовика неожиданно выявленные многолетние больничные помойки и гигантские корни вековых деревьев, вывороченные из земли. В то время у сельсовета был грузовик с водителем, и всё это сразу вывозилось с территории парка. Было сделано много, но осталось ещё больше. Время от времени Татьяна Николаевна выделяла мне на день-два женщин, занимающихся уборкой посёлка. Это было хорошо, но малоэффективно, так как они не понимали, зачем расчищать этот лес. Женщине, жившей в разваливающейся бывшей прачечной на берегу пруда, посчастливилось получить в собственность ставший бесхозным дом на Дубецкой улице. Развалюху разобрали, участок расчистили. Я нанимала людей, которые продолжали расчищать парк бензопилами и триммерами, построили два мостика через ручьи.
С помощью специалистов
С началом этих работ жизнь моя очень изменилась, наполнилась заботами и вопросами, на которые я не знала ответов. И тут на помощь стал приходить случай. Кто-то сказал: «Случай — это экспромт провидения». Вскоре мне в Петербурге попалась в руки муниципальная газета с интервью ландшафтного архитектора Русского музея Еленой Штиглиц. Я пошла в музей, нашла её и рассказала, что взялась за дело мне совсем не знакомое. Она оказалась энтузиастом дворянских усадеб, в институте писала диплом об усадьбе Рахманинова. Энергичная, увлечённая своим делом, она приехала к нам, и в дальнейшем во всех своих действиях я руководствовалась её рекомендациями. Она «прочитала» планировку парка, рассказала, что длинная аллея была прогулочной и задумывалась как стриженая. И показала нам, какие признаки этого сохранились. Нашла остатки въездной аллеи, которая вела к подъезду барского дома, и определила, что это парк середины ХVIII века. Что он на редкость сохранился благодаря хорошей экологии и малой рекреационной нагрузке. Когда пришла пора заняться прудом, с её помощью был приглашён инженер-эколог. Он дал заключение о состоянии водоёма, для чего в марте пробурил во льду десять скважин и взял пробы дна для лабораторного исследования. Результат был благоприятный, можно было приступать к очистке пруда. Однако оказалось, что это недоступно по цене. Она зашкаливала за миллион, а у меня было только 400 тысяч рублей. Елена поехала со мной в парковое хозяйство на Елагин остров, где нам посоветовали обратиться в ООО «Невское» к Борису Акименко. Он в прошлые годы выполнял у них в парке работы по очистке прудов. Борис Юрьевич приехал, осмотрел парк и согласился выполнить работу за имевшиеся у меня деньги.
Старый пруд вернулся в берега
Считаю, что парк обладает какой-то силой притяжения сердец. Сколько людей приходило и приходит мне на помощь! Причём делают это безвозмездно, как Елена Штиглиц или Виктор Попов — дипломированный эксперт парковой архитектуры. Когда он узнал, что за проект буду платить я, назначил цену в один рубль. Или берут доступную для меня цену, как Акименко. В июне 2007 года районная администрация заключила с ним договор. Он привёз итальянский парковый экскаватор на гусеничном резиновом ходу, чтобы не повредить глиняный замок пруда, и экскаваторщика. А на неквалифицированные работы нанимал местных жителей. Трудностей было много. В их основе лежал изменившийся ландшафт. А именно превращение пойменных лугов, по которым протекал в речку ручей (в его русле был вырыт этот пруд) в территорию, густо заросшую кустарником. Поэтому спустить полностью воду из пруда не удалось. И хотя её непрерывно откачивали помпой, уровень воды оставался недостаточно низким, чтобы можно было убрать весь ил. Были сформированы, повышены и укреплены разрушенные берега, и пруд приобрёл первоначальную прямоугольную форму. Ил убрали со дна по всему периметру на расстоянии нескольких метров. Было сформировано новое перепускное устройство для оттока воды и расчищены ручьи, впадающие в пруд. Откосы пруда засеяли газонной травой. Весной следующего года откосы зазеленели, и талые воды заполнили весь объём пруда. Его зеркальная поверхность отразила высокое чистое небо и деревья на берегах. Для посетителей парка и рыболовов над водой построили четыре помоста со скамейками.
Вскоре я стала подсаживать в аллее липы на места отсутствующих. Сначала находили саженцы в самом парке, потом стала покупать в питомнике Новгорода. Первые очень плохо развивались и сейчас сильно отличаются от вторых. Сегодня в аллее полсотни старых лип и столько же молодых, большая часть их уже достигает трёх-четырёх метров в высоту.
От Обольяниновых к Сазиковым
Сразу после начала работ в парке встал вопрос о его владельцах и создателях. К тому времени были известны две фамилии — Сазиков и Обольяниновы. В послевоенные годы Сазикова ещё помнили некоторые жители деревни Дубцы. С ним и его матерью, генеральшей Масловой, связывали постройку церкви при станции Батецкая. Обольяниновых знали потому, что в полу приходской церкви соседней деревни Мроткино было несколько каменных надгробных плит с этой фамилией. В Новгородском архиве подтвердили, что они были владельцами «усадища Дубец» в течение двух веков. Потом, работая в разных архивах Петербурга и Новгорода, я подробно познакомилась с этой ветвью разветвлённого родословного древа Обольяниновых. В том числе стало ясно, что обустроил усадьбу и заложил парк Фёдор Ефимович Обольянинов, служивший квартирмейстером в Кронштадте и вышедший в отставку в чине капитана после указа Петра III о вольности дворянской в 1762 году. Он был первым владельцем усадьбы, который стал постоянно жить в ней, построив большой дом. В 1890 году правнук Фёдора Ефимовича продал её Николаю Валентиновичу Сазикову. Об Обольяниновых я написала несколько очерков. Некоторые из них были напечатаны в новгородском альманахе «Чело», а я издала тиражом в 200 экземпляров иллюстрированный сборник.
Дальнейшие счастливые совпадения привели меня к знакомству с внучкой Николая Валентиновича Сазикова — Галиной Павловной. Оказалось, он принадлежал к всемирно известной в ХIХ веке и незаслуженно забытой в наши дни династии ювелиров‑серебряников, поставщиков Императорского двора. Но не внучка познакомила меня с этим открытием, а я её, так как отец из соображений безопасности не посвящал своих детей в семейную историю. Он лично ювелирным делом не занимался, а его родной брат Павел был последним, шестым, ювелиром, который замыкал эту династию. Он же избрал профессию лесовода, окончив в Москве Петровскую земледельческую и лесную академию. Выбор профессии и места жительства был связан с заболеванием лёгких, которым страдали члены этой семьи. Он немало сделал для того места, где поселился. Приводил в порядок лес, способствовал тому, чтобы железнодорожная станция, давшая начало современному районному центру, оказалась именно там, где она сейчас находится, а не около деревни Батецко. Он построил в 1913 году при станции Батецкая каменный храм во имя Святого Духа в память 300‑летия дома Романовых. История создания и воссоздания этого храма была напечатана в журнале новгородской епархии «София» и выпущена отдельной книжкой. Как, впрочем, и история станции Батецкая.
Ни одна встреча не случайна
В это же время, перебирая бумаги отца, я обнаружила ветхую квитанцию о покупке им в 1922 году дома «бывшего помещика Сазикова на ст. Батецкая, с правом переноса на новое место». Документ этот был заверен тремя подписями, две из которых были неразборчивыми, а третья — «агроном Брюн» очень чёткая. Дом этот отец перенёс на хутор, который находился в 500 метрах от парка, и переселил в него из Мроткина свою мать. Он был кадровым военным, окончил артиллерийско-техническое училище ещё до революции. В годы учёбы, приезжая летом к матери, он познакомился с Павлом Николаевичем Сазиковым, сыном помещика. Их дружеские отношения продолжились в 20‑е годы, когда отец на лето привозил свою семью к бабушке на хутор, а сам с училищем, в котором служил, находился на Лужском полигоне в 30 километрах от Батецкой. В 1924 году в нашей семье родился сын Борис, а у Сазиковых — дочь Галина. В 1929 году родилась я, и в том же году после смерти жены Павел Николаевич навсегда покинул Дубецкую усадьбу. Связь наших отцов почти прервалась, но не окончательно. Я видела его первый и последний раз году в 44‑м, после нашего возвращения из эвакуации. Он пришёл к отцу, рассказывал о блокаде, о Дороге жизни, на которой работал водителем. Но это мне потом пересказал отец, я же только видела, что они пили чай и долго-долго разговаривали.
Я рассказала Галине Павловне, что летние месяцы первых девяти лет жизни провела в доме, который раньше принадлежал её деду. И мы обе пришли к мысли, что наша встреча была не случайной, а как бы запрограммированной почти 90 лет назад. А на той ветхой квитанции ей сразу бросились в глаза слова «агроном Брюн». «У моей мамы была такая же фамилия, только длиннее», — сказала она. Продолжения этой фамилии она не помнила, но мне она уже встречалась в архивах — Брюн де Сент-Ипполит.
Так появилась у меня новая тема, которая оказалась захватывающе интересной. Галина Павловна ушла из жизни в 2018 году. До этого она успела узнать многие подробности жизни своих родителей и историю российских потомков древнего французского рода Брюн де Сент-Ипполит, к которому она, оказывается, принадлежала.
Их «золотой век» позади
Как видно из всего сказанного, мой путь в краеведение начался с конкретного, вполне материального дела — помощи парку. Но исследования истории деревень и помещичьих усадеб так меня увлекли, что я продолжаю этим заниматься. Каждое лето меня цепляет чем-то какой-то новый объект, а зимой я собираю сведения в архивах и библиотеках Санкт-Петербурга, пишу очерк. Это, конечно, не научные статьи, но все приведённые данные подтверждены архивными или литературными источниками. Так появились сведения о деревнях Мроткино, Малые Торошковичи, Малая Удрая, Подгорье Передольского погоста. Во всех этих деревнях были когда-то дворянские усадьбы. В период между указом Петра III 1762 года «О вольности дворянства» и манифестом Александра II 1861 года «О выходе крестьян из крепостной зависимости» они переживали золотой век. В то время в усадьбах строили дома и службы, сажали фруктовые сады, разбивали парки. Сейчас, спустя два с половиной столетия, мало что из этого сохранилось. Повезло Малым Торошковичам. Каменный господский дом ХVII века не только в хорошем состоянии, но и используется как детский оздоровительно-образовательный центр. Это гарантирует ему достойное содержание. А вот рядом стоявший Преображенский храм был в послевоенные годы разобран на кирпичи местными жителями. В Малой Удрае только два мощных вяза напоминают, что когда-то здесь была усадьба. От огромного боскетного парка в Подгорье, который вместе с яблоневым садом занимал 10 гектаров, осталось только воспоминание да маленький круглый пруд на высоком берегу Луги-реки. А от храма Воскресения Христова конца ХVII века в древнем Передольском погосте, примыкавшем к боскетному парку, — руины. Больше повезло деревянной Николаевской церкви в деревне Мроткино, построенной в 1831 году Александром Степановичем Обольяниновым. Она значительно пострадала от пожара в 1992 году, но была восстановлена в прежних классических формах по проекту новгородского архитектора Л. Е. Красноречьева. Хотя, конечно, это в значительной степени новодел.
***
Я очень благодарна редакции газеты «Батецкий край», что её сотрудники проявляют интерес к истории района и охотно печатают материалы, которые я им предлагаю, в течение почти 20 лет.
Подготовил Олег ПЛАТОНОВ
Фото автора и из открытых источников
