Эхо «чёрной планеты»

</p> <p style="text-align: justify;">Небольшой домик жёлто-солнечного цвета есть в деревне Сырково на улице Центральной. Войдёшь — уютно, светло и тепло. Половички тканые на полу, стулья в белых ситцевых чехлах, украшенных ручной вышивкой хозяйки Лидии Алексеевны. На стенах — картины, написанные другом семьи Владимиром Шангуровым. В огороде банька топится, пыхтит. Чем не лубочный сюжет? Однако у этой деревенской идиллии совсем не праздное начало. Десять лет Колымы…</p> <p style="text-align: justify;">Ещё и после войны в деревне Сырково стояла большая семейная изба Ребузовых. Отцу Василия Александровича дом этот достался от деда, который построил его, получив надел за рекрутскую службу. Знатное, говорят, было строение, даже в Новгородский музей деревянного зодчества, как экспонат, могли бы забрать, да окна слишком большие — не вписывались в строительные каноны русского крестьянства. Так вот в этом самом доме и родился 27 ноября 1924 года мальчик. Окрестили по святцам в честь Василия Великого в местной «тёплой церкви», что была за Владимирским собором. Всё детство прошло в деревне. Здесь же начальную школу окончил, а потом ходил в «семилетку», что в Трубичине. Летом напрямки через лес четыре километра пешком, а зимой — на лыжах. В распутицу — весной и осенью — шла ребятня местная за знаниями уже в обход — по железной дороге. Вдвое длиннее дорога была. Учеников в классе набиралось много — со всех окрестных деревень.</p> <p style="text-align: justify;">Войну впервые Василий встретил тоже в Сыркове. Откуда ни возьмись появились на улице два конных всадника в немецкой форме. Помнит, что-то крикнул им безобидное, вроде, но в ответ — сильный удар по лицу. И это было только начало череды страданий и унижений, которые преподнесла ему судьба. Потом собрали фашисты человек пятьдесят деревенских и погнали в село Медведь, где был пересыльный лагерь для гражданского населения. Плотникам давали топоры, остальные таскали и шкурили брёвна. Строили мосты через Шелонь, а куда было деваться? Василий вспоминает, что до такой степени ослаб, будто не шёл, а полз до родного дома. А здесь ждал его ещё один удар. Мать, не выдержав потрясений, тронулась умом.</p> <p style="text-align: justify;">— Встал я на коленки, заплакал по мамушке. За что, Господи?..</p> <p style="text-align: justify;">Неделю где-то таился. Боялся снова попасть в лагерь. Потом пошёл работать на железнодорожную станцию — там хоть немного хлеба давали…</p> <p style="text-align: justify;">А в 1943 угоняли в Германию и Прибалтику всех. Двое суток Ребузовы ждали на станции своего «покупателя». Брать их в работники из-за больной матери не было охотников. Потом, наконец, отправили в Латвию, в местечко Кандау.</p> <p style="text-align: justify;">— Хозяева были не злые, — говорит Василий Яковлевич. — Но однажды пришли два латышских полицая. При сёстрах, отце и больной матери заставили меня написать расписку. Суть: если убегу, семью расстреляют. Прошло ещё какое-то время, и нас переправили в посёлок Талси, потом в город Скрунда — опять лагерь для гражданских и военнопленных. Заключённые дороги ремонтировали, рыли окопы. Кругом охрана, собаки, проволока колючая — не сбежишь.</p> <p style="text-align: justify;">Но вот как-то утром просыпаемся — тишина. На работу никто не гонит. Вокруг ни одного фрица. Это май уже был 1945‑го…<br /><br /><strong>Мы живы, братцы!</strong><br />В своей голодной эйфории, опьянённые нежданной свободой, пленники латышского лагеря слили весь бензин из оставленных фашистами машин в одну и поехали на родную сторону. Хотели добраться до ближайшего сборного пункта, отметиться чтобы.</p> <p style="text-align: justify;">— Едем, поём, кричим. Навстречу — постовой офицер. «Вы куда, ребятки?», — спрашивает.</p> <p style="text-align: justify;">— На сборный пункт, — радостно рапортуем.</p> <p style="text-align: justify;">— Не спешите. Доедите — расстреляют, как предателей.</p> <p style="text-align: justify;">— Нас, слава Богу, живыми доставили на сборный пункт. Там поимённо переписали и прикладом в спину затолкали в товарные вагоны. Куда мы едем — не знали. Спросить не у кого — только, разве, у пулемётчиков, что на крышах вагонных были.</p> <p style="text-align: justify;">Натолкали в «товарняк», как вспоминает Василий Яковлевич, столько народу, что одним можно было лежать только на боку, другим — на спине. Положение меняли по очереди. Два месяца длился этот путевой ад. Кормить забывали, воды не давали. Поезд часто останавливался, пропуская другие, ведь в это же время шли на Восток, в сторону Японии, военные эшелоны. А этот состав двигался «всего лишь» в страну ГУЛаг.</p> <p style="text-align: justify;">— Нам непонятно было, почему пленные немцы свободно ходят по перрону, покупают у тёток на станциях лепёшки, картошку варёную, а нас, русских, как скот, держат в загонах. Выглянешь — штык в подбородок. Столько позора, представляете! Столько обиды!<br /><br /><strong>Встаёт на пути Магадан</strong><br />Через два месяца доставили заключённых в Находку и там повели в баню — женскую. Никаких, говорит Василий Яковлевич, эмоций, кроме желания помыться. После бани погрузили на пароход «Дальстроя», выдали паёк: сухари и сушёную воблу. Воды не дали ни грамма. Семь дней качки по волнам Охотского моря до бухты Нагаева. Лежали в ряд, плотно, плечо к плечу. Согнуть ноги было невозможно. Многие этого морского пути не выдерживали. Мёртвых складывали в рыболовецкую сеть, а сверху ставили больных кучно скрученных верёвками, ну чтобы не хлопотать особо, коли что.</p> <p style="text-align: justify;">Прибыли арестанты в Магадан — и снова в баню. В одну дверь запускают, из другой выпускают уже в лагерной форме. Даже корочку хлеба с собой не пронесёшь. И сразу — комендатура. Встречает «тройка». Двое стоят, один сидит. Записывает, где родился, крестился, что у немцев делал?</p> <p style="text-align: justify;">— Что заставляли, то и делал, — отвечал Василий.</p> <p style="text-align: justify;">— Участвовал в вооруженной борьбе против СССР. Распишись, — и килограммовый наган в затылок.</p> <p style="text-align: justify;">Расписался.</p> <p style="text-align: justify;">— Ну ведь, думается, была же тогда Советская власть.</p> <p style="text-align: justify;">— Нет. Не было в дальней тайге никакой власти, кроме власти «Дальстроя», НКВД, то есть. Был огромный, жёстко централизованный индустриальный лагерь. Государство в государстве, где существовали собственные судебные и карательные органы, где был особый порядок и рабство ради того, чтобы «… продвинуть дело эксплуатации природных богатств Севера…». Ведь именно тут, в бассейнах рек Колымы и Индигирки, по результатам геологических прогнозов залегали самые золотоносные жилы — 20 процентов мировых запасов!<br /><br /><strong>«Я помню тот Ванинский порт»</strong><br />Это строчка из колымского «гимна», авторство которого приписывалось многим поэтам, в том числе и репрессированному Никите Богословскому. Безымянная бухта в Татарском проливе, открытая амурской экспедицией в 1853 году, раньше интересовала лишь ученых, потому что залив в Охотском море название свое получил в честь топографа Василия Ванина. И только в 1943 году в целях «укрепления обороноспособности страны и обеспечения всем необходимым Дальневосточного Севера» здесь было начато строительство торгового порта. Но в Советском Союзе миллионы людей знали Ванино не как торговый порт, а как место пересылки заключенных. И до сих пор в их душах, как и в душе Василия, звучит: «… Пятьсот километpов — тайга. Качаются люди, как тени. Машины не ходят тyда. Бpедyт, спотыкаясь, олени. Нас косит мороз и цинга…».</p> <p style="text-align: justify;">Не миновала болезнь и Василия Яковлевича. Благо (это он сейчас понимает, что благо) растёт в тайге кедр. Не в привычном нашем понимании, не дерево — кустарник. К зиме ложится на землю и «спит» до весны под снегом, за что и называется стланик. Однако шишки у кедрового стланика самые настоящие и целебная смола. Смолу заставляли жевать, а отвары из неё — пить. Горькое лекарство. И всё же именно эти снадобья спасали в своё время от цинги экспедиции Беринга и Крузенштерна. Спасли и Василия Яковлевича…</p> <p style="text-align: justify;">Выздоровел — и снова тачки деревянные, на которых 200‑килограммовые драги, — в гору. Рабочий день по 12 часов, а если не выполнишь норму, то и 16 протрубишь. Жили в бараках по двадцать человек в каждом. Люди умирали оттого, что прокуривали свои скудные пайки: перловку (шрапнель по-лагерному) и головы селёдки. А за целую рыбку нужно было драить каморки охранников.</p> <p style="text-align: justify;">— Драили изо всех сил, — признаётся Василий Яковлевич.</p> <p style="text-align: justify;">— А грибы, ягоды были?</p> <p style="text-align: justify;">— Брусника росла. Из листьев чай заваривали. Когда совсем худо стало, пошёл я к начальнику рудника, который и сам из бывших «зэка». Попросил хоть на время дать работу полегче…</p> <p style="text-align: justify;">Помог начальник, и стал Ребузов компрессорщиком. А после официального освобождения, когда ещё на три года было ограничено передвижение по Союзу, он получил профессию шофёра. Рассказывает, что, наконец, поел мяса, которое покупали у якутов.</p> <p style="text-align: justify;">— Они добрые, маленького роста, правда. Любят крепкий чай и спирт. Ходят даже в буран пешком. Еду, бывает, смотрю по сторонам — столб снежный, значит, якут куда-то пробирается.</p> <p style="text-align: justify;">— А когда на родину вернулись, Василий Яковлевич? — спрашиваю.</p> <p style="text-align: justify;">— Это было уже в 56‑м. Односельчане встретили неприветливо. «Предатель» вслед говорили, и чего не было, то домысливали…</p> <p style="text-align: justify;">На работу устроиться было трудно. Были косые взгляды, перешёптывания — колымец, мол. Как жить? Поехал Василий Яковлевич в Новгород, в «угловой дом» пришёл (КГБ), спросил, что делать, с чего начать?</p> <p style="text-align: justify;">Запросили дело и вывод составили: надёжен. Стал работать водителем в Новгородском «Вторчермете», потом больше двадцати лет — в «Сельхозтехнике», а перед пенсией — в ДРСУ‑1…</p> <p style="text-align: justify;">Жизнью сегодняшней вполне доволен: и пенсией, и льготами, что полагаются по областному закону «О материальной поддержке некоторых категорий граждан в 2011–2015 году». Вопреки всему пережитому Василий Ребузов заявляет: «Пусть мы разной веры, национальностей разных и достатка, но мы — единый народ. И главный над всеми надзор — надзор не власти, а собственной совести и чести».<br /><br /></p> <p style="text-align: right;"><strong>Фото автора<br />д. Сырково</strong></p>