Вспоминает Галина Булатова, внучка Николая Сазикова

Отец устроился шофёром на заводе «Электробалт» в посёлке Разлив под Ленинградом. Работал он очень много, но заработок был небольшой. И вся наша жизнь в детстве и юности запомнилась скудной и полуголодной. Мы жили в мезонине какого-то деревянного дома. Там было просторно, но пусто, потому что мебели у нас почти не было. Кто присматривал за нами, детьми, не помню, но через несколько лет к нам приехала из Дубец тетя Катя и взяла домашние дела в свои руки. Когда-то в усадьбе она, молоденькая крестьянская девчонка, была нашей нянькой, и была без ума влюблена в отца. И теперь то ли она каким-то образом нашла его, то ли он позвал её, не умея сам справиться с детьми. Тётя Катя, как мы с братом называли её, поселилась у нас, и жизнь сразу изменилась к лучшему. В 37‑м году у неё родился сын Володя, и с тех пор жизнь навсегда соединила её с моим отцом.</p> <p style="text-align: justify;"><strong>Отец и тётя Катя</strong><br />Отец был очень деликатным, мягким человеком. Я никогда не слышала от него не только бранного, но даже грубого слова. Несмотря на то, что он работал шофёром грузовой машины, я назвала бы его интеллигентным человеком. Он ничего не рассказывал о своей жизни в молодые годы. И если бы не тётя Катя, я не знала бы и того малого, что стало мне известно. А она рассказала, что усадьба, где я родилась, принадлежала моему деду, помещику Николаю Валентиновичу. Что летом там жила его мать, которую называли генеральшей Масловой, и она построила в усадьбе двухэтажный дом. И ещё тётя Катя рассказала, что отец окончил реальное училище и поступил в политехнический институт. Но учение там пришлось прервать, потому что началась первая мировая война и его призвали в армию. И ещё была у него сестра Мария, которая в войну стала сестрой милосердия, как и моя мать. Я восприняла эти сведения как нечто нереальное, не имеющее к нам никакого отношения. Да так оно и было. И ничего не изменилось после того, как тётя Катя взяла меня с собой, когда ездила навещать своих родственников в Дубцах. Я тогда побывала в усадьбе и в деревне, но запомнилась мне только изба родителей тёти Кати, в которой мы проводили почти всё время.</p> <p style="text-align: justify;">В войну мы, дети, были эвакуированы в Кировскую область. Отец остался в блокадном Ленинграде и работал на «дороге жизни», за что был награждён медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». После вой­ны он работал завгаром в совхозе «Детскосельский» и жил в Пушкине с женой и сыном Володей в доме, построенном собственными руками. Умер он в 1956 году от рака горла.</p> <p style="text-align: justify;"><strong>Тайна, дошедшая через века</strong><br />А я, окончив после войны техникум, работала на заводе «Электросила» техником, потом инженером. Вышла замуж, родила и вырастила дочь и сына. Они, как и отец их, окончили институт авиаприборостроения, успешно работали по специальности, завели свои семьи. Все мы хранили светлую память о моём отце и их дедушке и не думали, не знали, какую опасную тайну держал он в себе, не выдавая её ни словом, ни намёком. Раскрытие этой тайны грозило гибелью ему, а значит и нам. Ведь он был для нас всем — отцом, матерью, единственным на свете родным человеком. А тайна эта была не позорная, не постыдная, а, напротив, прекрасная, но так не совместимая с той нашей жизнью. Она заключалась в том, что мои предки в трёх или даже четырёх поколениях были ювелирами. Да не простыми, а знаменитыми, одними из лучших в России и известными в мире. А в советской стране было опасно принадлежать к знатным или богатым семьям. Пусть мои предки вышли из крестьянской среды, достигнув известности и богатства своим трудом и талантом. Но они всё равно были бы причислены к купцам-мироедам, эксплуататорам, которым в строящей социализм стране не было места. Отец мой это знал и потому уехал из Дубец, из Батецкой. Ведь там были люди, знавшие о нём больше, чем крестьянская девочка, наша няня. И потому ничего, совсем-совсем ничего не говорил нам, детям. Ведь какое-нибудь случайное слово могло стать роковым. Я думаю иногда, что такая долгая жизнь (ведь мне сейчас 88 лет) была мне дана, чтобы я всё-таки узнала о моих предках, чтобы перестала быть Иваном, не помнящим родства. А множество совпадений, приведших к этому знанию, наводят меня на мысль, что это были не случайности, а Промысел Божий.</p> <p style="text-align: justify;"><strong>В дедом построенном храме</strong><br />Ведь надо же было, чтобы сестру жены брата моего, Анну Васильевну, после окончания техникума направили работать в райцентр Батецкий, далёкий от мест, где та родилась и выросла. И она осталась там жить. Брат с женой пару раз приезжали к ней, и брат, посмеиваясь, как о чём-то анекдотичном, говорил: «А тут где-то была усадьба моего деда». Прошло полсотни лет. И вот однажды Анна Васильевна позвонила нам и рассказала, что прочла в районной газете, в маленькой заметке о названии станции Батецкая, упоминание о том, что отец автора этой заметки, Антоновой Любови Вениаминовны был в юности знаком с моим отцом. Мы созвонились, встретились и лишь от неё узнали о своих знаменитых предках. Теперь мы это знаем, но понимаем только умом. Ведь трудно представить, что мой прадед Валентин Игнатьевич (а прадед — это же так близко, я ведь сама уже прабабушка!) сделал эту уйму серебряной утвари, которую недавно нашли в особняке Нарышкина. Теперь эту красоту выставляют в Павловском и Константиновском дворцах. Или как представить, что моего прапрадедушку Игнатия Павловича награждают в Париже орденом Почётного легиона за высокохудожественные серебряные изделия? Мне очень жаль, что здоровье не позволяет приехать в Батецкий и в усадебном парке, где прошли первые годы моей жизни, вспомнить не умом, а сердцем так рано ушедшую мать. И помолиться в церкви, построенной дедом, за людей, восстановивших её. И поблагодарить Господа за восстановленную память.<br /><br /><br /></p>