Художник

</p> <p style="text-align: justify;">«Что это?» – спросил я отца. «Это художник», – отвечал он. «Странный художник,  – примерно так, наверное, думал тогда я,  – художники «рисуют» тихо, красками и кисточкой, а этот стучит…» «Он чеканит», – отвечал отец. С тех пор, едва я слышал какой-либо стук, как тут же, сам себе преспокойно говорил: «Это художник». Когда я представлял себе (справедливости ради скажу, что было это нечасто), как выглядит художник, то воображение неизменно рисовало высокого человека в чёрной бороде с большим молотом на плече (чеканит же!) Поэтому, когда однажды отец показал мне соседа: «Здравствуйте, Сергей Иванович» – это художник о котором ты спрашивал», разочарованию моему не было предела. Пожилой приземистый дядечка, с длинными седыми волосами, в чёрном берете, светлом плаще и большим бантом на шее вместо галстука. Позднее к этому разочарованию прибавились какие-то невнятные слухи, исходящие от приподъездно-скамеечных информаторш, что он то ли загубил свою первую жену, то ли что-то такое… В общем, полтора десятка лет я лишь здоровался с художником как с соседом, и ни малейшего желания более тесно общаться не было. Но в один прекрасный момент, как это всегда и бывает, совершенно неожиданно на сцену вышел Господин Случай. Я потерял ключи от квартиры. Попасть в неё нужно было срочно, и мне в голову не пришло ничего лучше, как обратиться к соседям по балкону. Я пошёл в соседний подъезд, позвонил в дверь. Долго никто не открывал, потом на пороге возник художник. Сначала я даже не узнал его. Он был как-то выше ростом, порывист, густое серебро волос хаотично размётано по плечам, в руке – кисти. Как-то странно посмотрел он на меня, силясь вспомнить, где же мы встречались. Было ясно, что я выдернул его из какой-то иной реальности. Несколько придя в себя, художник по-доброму улыбнулся.</p> <p style="text-align: justify;">— Сосед, на чашечку чая припожаловали?</p> <p style="text-align: justify;">— Да нет, нельзя ли воспользоваться вашим балконом, чтобы перебраться на свой?</p> <p style="text-align: justify;">— Пожалуйста, пожалуйста…</p> <p style="text-align: justify;">Я зашёл в квартиру, и … оказался в картинной галерее. Стены вместо обоев украшали увеличенные копии шедевров живописи: картины Маковского, Сурикова, Васнецова и т. д., писанные по штукатурке. Стояли прислонённые к стенам незаконченные чеканные работы. Тут  и там тюбики с масляной краской, специфический, но приятный запах скипидара… Сам художник среди всех этих атрибутов выглядел властелином империи. В общем, обстановочка, что и говорить, к беседе самая располагающая. Засиделись. Он рассказал, где учился, как и чему. Беседа продолжалась около часа. Я уже и про ключи, и про то, что домой собирался, забыл. Обсуждали всё: от Эль Греко до Тропинина, от католических витражей до икон православных исихастов.</p> <p style="text-align: justify;">Уходить не хотелось. Однако неотложные дела заставили меня совершить-таки акт верхолазания через балконные перила, но с тех пор это было единственное, что разделяло нас с соседом-художником.</p> <p style="text-align: justify;">Приезжал из института на каникулы, и каждое утро начиналось с перекуров на балконе и продолжительных бесед с Сергеем Ивановичем. Кстати, фамилия его была — Петрик, что на одном из украинских диалектов значит — Божья коровка. Действительно, было сходство между ним и этим безобидным и смирным насекомым. Когда встречи наши были не балконные, а, так сказать, «в дикой природе» — где-то в городе, Петрик приветствовал меня так, что было мне крайне неловко перед юными спутниками, непременно меня сопровождавшими.</p> <p style="text-align: justify;">— Здравствуйте, Алёша, — говорил он мягким голосом, но достаточно громко, чтобы на это обратили внимание абсолютно все проходящие мимо. Причём, слова эти он неизменно сопровождал каким-то не совсем обычным движением – то ли старомодным полупоклоном, то ли полукниксеном – приседанием. Наблюдавшие все эти реверансы мои молодые друзья делали мощнейшее усилие, чтобы не заржать, как породистые жеребцы (кстати, не всегда им удавалось себя сдерживать), а мои щёки начинали полыхать лихорадочным багрянцем… Сергея же Ивановича моё смущение совершенно не смущало, и он, пользуясь, на его взгляд, удобным случаем, пытался тут же на месте завести со мной разговор о фресках Джотто. Что поделаешь, художник! Человек из другой реальности… Как мне себя вести при этом, я не знал совершенно! Бросать друзей и вести беседы о прекрасном и возвышенном с художником, или, тактично игнорировав этого пожилого, но так тепло ко мне относящегося человека, бежать дальше? Мозг разрывался. Ситуация всегда разрешалась каким-то глупо-скомканным образом… Но балконные беседы, затягивающиеся на часы, – это было совсем другое! Наше время! И здесь художник переставал быть Божьей коровкой. Он становился львом с размётанной седой гривой, эмоциональным, громогласным и дерзновенным. Помню, он мечтал о том, чтобы расписать Покровскую церковь. Даже начал икону «Христос Вседержитель».</p> <p style="text-align: justify;">— Вы знаете, я так уважаю Михаила Юрьевича, — говорил он о тогдашнем настоятеле храма отце Михаиле (Соколове), — что готов сделать всё бесплатно. Этим планам не суждено было осуществиться. Работал Петрик долго и кропотливо. Дописывая и переписывая, накладывая тени и мазки, доводя до совершенства, но так и остался не доволен сделанным.</p> <p style="text-align: justify;">Из всех наших продолжительных балконных симпозиумов наиболее ярко помню один. Как-то художник стал рассказывать о годах своей учёбы в Риге, которые пришлись как раз на конец войны.</p> <p style="text-align: justify;">— Помню, как-то зимой 1946 года вывалились мы, молодые рубенсы и рафаэли, после занятий из художественного училища, и решили пойти в город. К величайшему удивлению нашему обнаружили, что центральная площадь заполнена народом так, что пресловутому яблоку упасть негде. Что происходит? Оказывается, публично казнят фашистского палача, генерала Фридриха Еккельна. Он с ноября 1941 года был высшим руководителем СС и полиции в Риге. Именно Еккельн являлся одним из главных организаторов террора и массовых убийств местного населения. К моменту вступления в Прибалтику советских войск в ней осталось лишь около 1,6% довоенного еврейства. В конце ноября — начале декабря 1941 года под руководством Еккельна было произведено массовое убийство евреев в Румбульском лесу  близ Риги. Тогда при участии команды Арайса было истреблено около 25 тысяч человек. Позднее им было расстреляно до 87 тысяч евреев, прибывших в Саласпилсский лагерь из других стран. В уголовном деле Еккельна фигурировал «Акт об истреблении немецко-фашистскими захватчиками на территории Латвийской ССР 35 000 советских детей».</p> <p style="text-align: justify;">— Можете представить себе отношение народа к этому извергу! И, хотя жажда крови и мщения никогда не казалась мне хорошим качеством, но когда я узнал, кого будут казнить, желание справедливого возмездия не только помогло мне пробраться сквозь плотную стену людей к центру событий, но даже и влезть на дерево. Оттуда я видел всё достаточно близко и хорошо. Видел искажённое, как мне даже показалось, испуганное лицо Еккельна. Видел, как надевали на шею петлю ему и его подельникам. Виселица имела четыре пролёта, в каждом из которых казнили по два человека. Видел, как задергались в конвульсиях и судорогах, засучили ногами казнённые. Услышал одобрительный гул толпы… Страшное действо…</p> <p style="text-align: justify;">Так вот и бежали дни и годы нашего общения с художником. Когда-то у меня было время, чтобы откликнуться на его призыв, перелезть через балкон и посмотреть, что изменилось за несколько дней в его последней картине. Когда-то я торопился и отвечал отказом — у молодости всегда масса важных и неотложных дел, не то, что у задумчивой старости. Сергей Иванович, впрочем, на мои отказы не обижался. Он всё понимал и слишком хорошо ко мне относился (свидетельство тому — выходишь утром на балкон докурить последнюю сигарету, а на подоконнике нераспечатанная пачка — презент от соседа.</p> <p style="text-align: justify;">Для бедного студента это не только приятная неожиданность, но и решение половины финансовых проблем). Не обиделся художник и дождливым летним утром, когда, пробравшись через балкон в его мастерскую, я, как теперь вспоминаю, довольно равнодушно оценил изменения на натюрморте, который он писал в духе старых фламандских мастеров.</p> <p style="text-align: justify;">— Как вам кажется, по-моему, вот с этой тенью лучше… И здесь несколько дополнительных мазков… — говорил Петрик то ли со мной, то ли сам с собой.</p> <p style="text-align: justify;">— Не знаю, Сергей Иванович, мне кажется, и раньше хорошо было. Побегу, извините, — и бежал, ибо не графин с водой и лимон на холсте соседа занимали меня в тот момент, а сердечные терзания.</p> <p style="text-align: justify;">Вечером, придя домой, узнал, что художник отправился куда-то по своим делам и попал под сильный ливень. Он, у кого даже больничной карты не было заведено, едва ли знавший, где находится сердце, спасаясь от дождя, пробежался, пришёл домой – в одежде, не закрыв дверь, – сел в кресло и умер.<br /><br /><em>Сергей Иванович не любил фотографироваться, поэтому даже у родных его снимков не сохранилось.</em></p>