Мы - память, что жестока и горька…

</p> <p style="text-align: justify;">Тысячи инженеров,  арестованных в связи с  «шахтинским делом», сотни тысяч замученных, расстрелянных, загубленных в 1937 - 1938 гг. партийцев, наивно веривших, что они строят светлое будущее, миллионы крестьян, поверивших «новой экономической политике», объявленной в 1921 году,  и оказавшиеся через 7 лет жертвами «политики ликвидации кулачества как класса», расстрелянные маршалы и генералы, поэты,  артисты,  поголовно уничтоженный еврейский антифашистский комитет, жертвы послевоенного «ленинградского дела», миллионы пленных солдат…</p> <p style="text-align: justify;">Статистические данные о масштабах репрессивной политики советского государства  разнятся: историки говорят о 20-40 миллионах  осуждённых за контрреволюционную деятельность и другие опасные государственные преступления. Но какие бы ужасающие цифры и факты не обнародовались,  «лагерная» тема наиболее сильна в живых воспоминаниях очевидцев, детей жертв политических репрессий. <br /><br /><strong>Полстраны в лагерях, полстраны на допросах</strong><br />Осень 1931 года в деревеньке Угандово Демянского уезда выдалась тёплой, урожайной. Не могли мужики нарадоваться на добрые запасы, оттаяли, и старались не верить тем страшным слухам, что передавались шёпотом,  про принудительную коллективизацию, про доносы, дикие и невероятные.</p> <p style="text-align: justify;">Зажиточный крестьянин Василий Иванов, крепко потрудившись летом и благополучно продав товар - молоко, мёд, прочую снедь на рынке в Старой Руссе, справил любимой доченьке  Лидочке дорогой подарок. Спустя годы, испытав множество лишений, сполна выстрадав  каждый прожитый день, она расскажет теперь уже своей дочери о том золотом браслетике и цепочке. Как с  удовольствием примеряла отцовский подарок, как крутилась перед зеркалом, форсила в модных вещичках перед подружками. Как прятала потом, не потому что было жалко отдавать чужакам, а потому что дорога память, «папенька подарил», берегла, как зеницу ока, нежно поглаживала украшения, с теплотой вспоминая ушедшее безвозвратно счастливое время.</p> <p style="text-align: justify;">- Дед мой, человек был практичным, хозяйство большое держал - 18 коров, 5 лошадей, огород большой, - вспоминает Вера Николаевна Борискина. - Мама рассказывала, как пришли к ним нкдвдэшники. Скотину выгнали со двора, безжалостно, хлыстами. Страдали животные, плакали люди. Но не было сострадания у коменданта. Всей семье маминой тут же приказали усаживаться на телегу и в путь. С собой взять разрешалось только ложку, кружку и плошку под еду. На дворе зима скоро, ветер до костей пробирает, а они, горемычные, и не оделись, как следует, кто в чём был до обыска, так и отправились в долгий, тяжёлый путь. <br /><br /><strong>За Сибирью Сибирь, нет надежды на чудо</strong><br />До станции Тяжин, что в Кемеровской области, Ивановы  добирались поездом. Наспех сколоченные вагоны, местами без окон и с провалами в полу, битком набитые женщинами, детьми, стариками,  и насквозь пропитавшиеся  людской болью и страданием, Лидия Иванова будет помнить всю жизнь.</p> <p style="text-align: justify;">- Голод царил страшный, рассказывала мама, - голос у Веры Николаевны дрожит, прерывается. - Маленькие дети начали болеть, их плач просто надрывал душу. В чём вина этих несчастных матерей, которых доводили до безумия  муки их кровиночек, спрашивала себя мама? Несчастные. У одних отняли - прошлое, у других будущее, всех лишили человеческих прав.</p> <p style="text-align: justify;">Прибыв на конечную станцию железнодорожной ветки, заключённых переселили на подводы, и через тайгу этот многострадальный обоз двинулся дальше, местом приписки значилось поселение Петровка.   На долгие годы три продуваемых всеми ветрами барака стали для обессилевших людей  пристанищем.</p> <p style="text-align: justify;">- Каждой семье полагался небольшой закуток с нарами в два яруса. Перегородок никаких. Обогревали нехитрое жилище три буржуйки,  топить которые попервости приходилось собранными  сучками.  Напилить нормальных дров не могли, не было инструмента, - продолжает дочь репрессированных. - Зимой, а морозы там крепкие,  40-50 градусов ниже нуля, особенно тяжело приходилось.  Даже спичек не было. Людям, чтобы растопить печь, приходилось занимать друг у друга угольки. Принесут в дырявой насквозь кастрюльке, бережно, чтоб не погас, раздуют, и, обжигая руки,  обратно кладут. Ведь другие тоже без тепла, им ещё огонёк требуется. Еду сами  заключённые не готовили, привозили похлёбку да немного хлеба, чтобы с голоду ноги не протянули. Летом спасались кедровыми орехами да другими дарами богатой нехоженой тайги. Мужчины работали на лесоповале, «по колено в болоте, по колено в тоске»,  женщины  «в разрезе»  мыли золото. Дедушка не перенёс такого унижения, захандрил, слёг и умер весной 1932 года. Бабуля пережила его ненамного, через два года не стало и её. <br /><br /><strong>Заре навстречу</strong><br />Власть  хорошо постаралась,  чтобы  сделать  существование ни в чём не повинных узников невыносимым. Но жизнь катилась своим чередом.</p> <p style="text-align: justify;">Репрессионной машине не удалось сломать  мужество и подавить волю обречённых людей. Сначала в Петровке общими усилиями её поселенцев всех национальностей  отстроили общественную баню, добротную, большую, жаркую. Потихоньку стали рубить дома.</p> <p style="text-align: justify;">- Здесь, в заключении мама познакомилась с моим отцом. Он с тёткой, которая его воспитывала, тоже попали в число «врагов народа», - говорит Вера Николаевна. - Скромную свадьбу сыграли, своим жильём обзавелись. У меня две сестры родных есть Надежда и Любовь. Мы подрастали уже совсем в другой обстановке, мама не работала, окружала нас своей заботой и вниманием. Дома всегда было тепло и уютно. Отец  мой, будучи   человеком  начитанным, интересным, много читал сам и нас привлекал.  Родители по мере сил нас баловали, старались ни чем не выдать «щекотливого» статуса семьи. Но часто в глазах мамы блестели слезинки, рассказы её о прошлой жизни обычно заканчивались грустно, тяжёлым, словно стон, вздохом, а в чёрной, словно вороново крыло, шевелюре отца предательски серебрилась преждевременная седина. Лишь в 1963 году наша семья смогла переехать на родную Новгородскую землю.</p> <p style="text-align: justify;">Канули в Лету те мрачные времена, когда врагом народа был сам народ. Но горькая память жива, прошлое, одно на всех, не забыто. И, может быть, живая память эта способна удержать от страшного опыта  тех, кто придёт после нас.<br /> <br /></p>