О «счастливом» детстве, что прошло в «лучшей стране мира»

<p><strong> </strong></p> <p style="text-align: justify;"><strong>Делиться пережитым, тем более публично, в нашей стране по известным причинам не принято — вряд ли найдётся человек, не знающий о том, что несмываемое клеймо репрессированного или члена семьи врага народа долгие годы накладывало на уста его носителей печать молчания. Не особо разговорчивы они и теперь, ведь тень кремлёвского горца, будь он трижды неладен, до сих пор незримо витает над Россией.  Тем более приятно мне было, когда рассказать о чёрных страницах истории и своём месте в ней решила бывшая узница архипелага ГУЛАГ Татьяна Ивановна Картошкина. </strong><br /><br />Родилась я 25 января 1939 года в деревне Зуи Невельского района Калининской области. Местечко это находится всего в километре от границы с Белоруссией, поэтому немцы оказались там уже в июле 1941 года и стояли до ноября 1943 года, а при отступлении сожгли все дома и даже срубы колодцев. Деревня оказалась в эпицентре жесточайших боёв. Бежать было некуда — кругом фронт, и местные жители прятались, кто где мог. Зиму с 1943 на 1944 год наша семья пережила в дальней деревне, у знакомых. Как только растаял снег, вернулись в родные места, помня, что там остались схроны зерна. Жить приходилось в солдатских блиндажах и землянках. Мама, я и брат Ваня ютились в земляночке.</p> <p style="text-align: justify;">Деревня начала жить. Взрослые, в том числе и моя мама, в посевную копали лопатами колхозную землю. Подростки хоронили убитых красноармейцев, чьими трупами было густо усеяно поле — бои шли осенью, а в мае-июне они начали разлагаться. Запах стоял в округе невыносимый. Из карманов солдатских шинелей ребята вынимали документы, если, конечно, они там были, потом тащили убитых к ближайшей воронке и засыпали землёй. Вечером документы сдавали в сельсовет.</p> <p style="text-align: justify;">Весной в землянку набралась вода, доски пола всплыли, и на них поселились лягушки. Они противно квакали, а мне даже кинуться в них было нечем: на топчане, кроме тряпья, ничего не было.</p> <p style="text-align: justify;">В начале июля 1944 года в деревню приехали два милиционера, сказали маме, чтобы быстрее собиралась — её как члена семьи врага народа (это про моего папу) отправляют в ссылку. Мне тогда было 5 лет, Ване — 11. Нас обступили деревенские. Все молчали, только папин брат дядя Миша заплакал: «Прощай, Александра, больше не свидимся».</p> <p style="text-align: justify;">Посадили нас на телегу, повезли за 20 километров, в районный центр. А из Невеля — по железной дороге, в тюремных вагонах, под конвоем — от одной тюрьмы до другой: Торопец — Торжок — Калинин — Горький — Айкино, что в Коми АССР. Везли в основном военнопленных и ссыльных. Тюремные вагоны были забиты людьми так, что иногда в одном купе находились до 17 человек. Не хватало воздуха, особенно летом.</p> <p style="text-align: justify;"><img src="images/stories/nashazizny/109/1.jpg" border="0" title="О «СЧАСТЛИВОМ» ДЕТСТВЕ, ЧТО ПРОШЛО В «ЛУЧШЕЙ СТРАНЕ МИРА»" style="float: right; margin: 10px;" />Айкино — это пристань на реке Чагода, дальше железной дороги нет. До Сыктывкара везли на баржах. Получилось так, что все вместиться туда не смогли — мама с Ваней уплыли, а я осталась на берегу. У мамы от испуга тогда отнялась правая рука.</p> <p style="text-align: justify;">Баржа вернулась через двое суток. Меня посадили на туго набитый ледяной мешок. Дело было в октябре, и я простыла. Мучительный путь наш до места длился почти 4 месяца.</p> <p style="text-align: justify;">В Сыктывкаре для нас уже были готовы бараки на высоких сваях (место-то болотистое), насквозь продуваемые ветрами. Этих «хором» было настроено столько, что они образовали улицы, мы жили по адресу: ул. Пушкина, казарма № 47. Маме велели работать сторожем на промкомбинате, а Ваня там же выносил стружки из-под верстаков.</p> <p style="text-align: justify;">Шла война. На какое снабжение и питание можно было рассчитывать? Люди иногда умирали прямо на ходу. В основном это были молодые мужчины, видимо, бывшие узники немецких лагерей, их привезли  истощёнными. Я уже понимала, что если дяденька лежит на дощатой панели, то это не значит, что он спит, как объясняла мне мама. Как выжить? Просить милостыню бесполезно — ссыльных больше, чем горожан.</p> <p style="text-align: justify;">Мама искала работу. В городе были двух и трёхэтажные дома без водопровода, и она нашла девять квартир, куда нужно носить воду. Бывало и так: воды принесёт, а ничего не дадут — у самих нет. Давали кто пару картошек, кто брюквинку, иногда что-нибудь из одежды. Ещё мама ходила на реку полоскать бельё — зимой, в сильные морозы, голыми руками. Делать «клюшки», как в Пестове, там не додумались.</p> <p style="text-align: justify;">Я долго сидела «дома», а потом маме удалось устроить в садик, где я испытала немало унижений: меня сразу остригли, только с меня каждое утро снимали «домашнюю» одежду и надевали другую, мол, нечего заразу разносить.</p> <p style="text-align: justify;">Вскоре полученная на барже болезнь (туберкулёз костей) обострилась, и я пролежала в больнице почти два года, привязанная к койке, чтобы не вставала.</p> <p style="text-align: justify;">Медсёстры и нянечки хлеб у детей не отнимали, а покупали. Кусочек хлеба — один рубль. Чтобы помочь маме, я продавала хлеб медсёстрам, а рублики складывала в наволочку. Как-то ночью эти деньги украли, после этого я съедала хлеб сама.</p> <p style="text-align: justify;">Наступил День Победы. Про него я ничего не знала, да и не понимала толком, что это такое. Мама с братом уже потом рассказали, что ликования и радости не было — никто не надеялся на лучшее.</p> <p style="text-align: justify;">Освободили нас в августе 1947 года. Обратный путь был много короче, но ничуть не легче. Возвращались мы поездом, в котором вместо пассажирских вагонов были товарные, со скамейками внутри. В народе такой поезд почему-то назывался «весёлый». Чтобы попасть туда, не нужно было ни денег, ни билетов. Главное — дождаться и успеть пробиться в вагон, чтобы не томиться в ожидании другого поезда.</p> <p style="text-align: justify;">В родной деревне, кроме землянки, ничего. Приютились в соседней, за 3 километра, под названием Езерище. Здесь даже была работа: мама сторожила магазин. Ваня ещё в Сыктывкаре выучился на столяра, поэтому его сразу взяли в столярную мастерскую. Первое время мы жили в уголочке, отведённом для нас в этой самой мастерской. Так началась наша «вольная» жизнь, но это — уже другая история.</p> <p style="text-align: justify;">Моя мама Александра Устиновна Зуева ушла из жизни 15 сентября 1958 года…</p> <p style="text-align: right;"><strong>Фото автора и из Интернета</strong></p>