Бабушка Лиза из деревни Савино знает о блокаде Ленинграда не понаслышке
В Новгородском районе сегодня проживают 33 человека, которые ныне, в честь 70-летнего юбилея снятия полной блокады Ленинграда, будут награждены памятным знаком, выпущенным специально к этой дате. Награды удостоены, в большинстве своём, ветераны Великой Отечественной войны, которые принимали участие в освобождении города на Неве. А тех, кто воочию видел блокаду, испытал её на себе, пережил недели, месяцы и даже годы лишений и голода, у нас в районе всего пятеро. Трое проживают в Савинском сельском поселении.
Чёрное воскресенье
Одна из них – Елизавета Михайловна Чупрына. Она провела в окольцованном гитлеровцами городе первые, самые трудные, полгода. А в феврале 1942 года по «Дороге жизни» (а для некоторых и «Дороге смерти»), по ладожскому льду она добралась, наконец, до Большой земли. Сегодня ветерану Елизавете Чупрыне далеко за 90. За многие десятилетия время стёрло события, лица, имена, но самые яркие моменты того рокового 1941 навсегда врезались в её, тогда ещё девичью память. Глава поселения Виталий Бабич и председатель совета ветеранов Нина Громова навестили бабушку в памятный день освобождения Ленинграда, вручили юбилейную медаль и гостинцы к чаю. Заверили, что любят и уважают её, гордятся своей землячкой. Мне же хотелось узнать из первых уст что-то новое, конкретное, лично пережитое комсомолкой Лизой в то злополучное блокадное время.
Росла Елизавета в крепкой крестьянской многодетной семье. Но в 30-х отца репрессировали и расстреляли. Потому, даже работая в колхозе наравне со всеми, она как дочь врага народа расписывалась в ведомости за половину, а не за целый трудодень. Вот и решила девушка поехать в Ленинград на заработки, тем более, что в Северной столице жил двоюродный брат Фёдор. Весной 1941 она устроилась на бумагопрядильную мануфактуру, что была на Обводном канале. К тем годам, правда, её уже переименовали в ткацкую фабрику им. Анисимова – в честь известного петроградского рабочего-революционера. Своим новым статусом прядильщицы на ватер-машине она очень дорожила. И общежитие дали молодой работнице, и деньги по тем временам платили неплохие. Словом, жизнь налаживалась. Радиосообщение Молотова о нападении на Советский Союз раздалось для Лизы, как и для всех мирных советских людей, словно гром среди ясного июньского неба. Был ведь ещё и выходной день – воскресенье. Потому она со своей «володарки» и приехала в гости к брату в Ленинград. Хотелось вечерком по Невскому погулять, в кино сходить с подружками. А тут – война. Девушка тогда ещё не понимала, что лишилась не только прогулки. Предстояло испытать лишения более жестокие. Испытать и, главное, пережить...
Враг совсем близко
В самые первые месяцы войны ленинградские фабрики и заводы всё ещё продолжали работать, но в сентябре, когда наступление фашистских армий окончательно захлебнулось и вокруг города на Неве сомкнулось плотное вражеское кольцо, многие предприятия остановились. Не переставая трудиться для фронта продолжали обувные, меховые фабрики, где шили обмундирование для солдат, и конечно, заводы «оборонки».
Кроме того, что рабочим нужно было выстоять смену, требовалось и другое – копать противотанковые рвы. Елизавету направили на траншеи лужского направления.
– Ямы должны были быть на вытянутую руку выше человеческого роста, – рассказывает Елизавета Михайловна. – А осень ведь. Дождь, слякоть, холод, почва глинистая, тяжёлая. Уставали очень. И очень хотелось есть. Уже в самые первые недели блокады начался голод, потому что гитлеровцы в первую очередь обстреливали продовольственные склады. Их разбомбили 8 сентября, а первые снаряды на город полетели ещё раньше. Немцы стреляли по Ленинграду из районов Стрельны, Красного Села, Урицка, Пушкина и из поселка Володарского, где как раз располагалось общежитие фабрики Анисимова.
Лиза вспоминает, что первое время, ещё в самом начале блокады, жила у родни в Ленинграде. Но очень хотела попасть в свою комнату, в общежитие, ведь там осталось хорошее, почти новое постельное бельё. Села в один из дней на трамвай и поехала в посёлок Володарского. Чуть отвлекаясь, замечу, что трамвай, как вид транспорта осаждённого Ленинграда, был даже воспет в стихах и поэмах, ведь на нём ездили на фронт и с фронта. И Лизавета поехала. К себе домой. Но военный патруль у границ города остановил: «Там немцы, нельзя туда», – объяснили девушке. Пропало бельишко…
Будь, что будет
Город фашисты бомбили непрерывно, иногда несколько часов подряд.– Всё кругом гремело днём и ночью. И дыму было ой сколько! – продолжает рассказ Елизавета Михайловна. – Я сначала вместе со всеми сразу бежала в бомбоубежище, а потом перестала прятаться. Думала: будь что будет. Да и сил не было бояться. Однажды ночью, помню, спим. В квартире я и сноха, а за домом грохот. Она мне говорит: «Бежим!» А я отвечаю: «Это далеко стреляют, до нас снаряд не долетит». Утром вышли на улицу, а угол нашего дома разрушен – попал-таки туда снаряд. Что ещё помню? Как на крыше фабрики Анисимова стояли с девчонками «зажигалки» тушили.
– Так «зажигалка» – это же бомба, как же бомбу тушить, страшно же? – спрашиваю.
– Ну, как тушить? Специальными щипцами хватаешь и в ящик с песком суешь. А некоторые на землю сбрасывали.
– Елизавета Михайловна, был голод, как выживали?
– Карточки спасали. По ним те, кто поважнее, как инженеры, например, получали 300 граммов хлеба, а мы – рабочие – 200 граммов. Несколько раз пайку меняли, то уменьшали, то увеличивали. В феврале 1942 года норму установили и больше не меняли. Карточки хлебные мы берегли, как самую главную драгоценность. Их бывало и воровали, и выхватывали прямо на улицах в очереди. Но следом за ворами люди бежали редко.
Слабые все были, истощённые. Я не съедала всё сразу, а делила на несколько частей. Чуть заглушу голод и жду. Когда станет невмоготу, захочется кушать сильно, снова малюсенький кусочек отломлю. А ещё – из «гонок» (детали ткацких машин из свиной кожи) мы варили что-то типа холодца. Отскоблим эти ремни от машинного масла и долго-долго кипятим. Но ведь их ещё и вынести надо было с фабрики. Так вот спрячем под фуфайку и трясёмся, чтобы на проходной не остановили.
Бабушка-блокадница как-то обыденно рассказывала обо всём этом. Как голодали, ели всё условно съедобное, собирали капустные и картофельные ошмётки на пригородных полях, как шел в пищу технический жир.
Довелось ей видеть и страшные уличные картины: замёрзшие человеческие трупы с отрезанными мягкими частями тела, людей, волокущих на саночках трупы к ленинградскому моргу. Уже в ноябре на улицах было совсем пустынно. Не видно ни кошек, ни собак, ни птиц – всех съели…
На Большую землю
Приближался Новый 1942 год, и хоть в холоде, но хотелось людям праздника, если не поплясать и порадоваться, то хоть поесть почти досыта.
– Мы решили во чтобы-то ни стало добыть мяса, – говорит Елизавета Михайловна. – Мы – это фабричницы, трое взрослых женщин, у которых мужья на фронте, а дети в эвакуации. И я – пигалица молодая к ним прилипла. Знали мы, что на окраине города есть конюшня, и там время от времени лошадей ослабевших режут. Но денег и украшений дорогих, понятно, у нас для обмена не было. Да и ничего вообще не было, кроме большой бутылки вина – его тоже иногда выдавали по карточкам. Мы эту бутыль на санки погрузили и поехали на конюшню. Там нам сказали: ждите, скоро будем молодую лошадку резать. Мы ждали. За это вино конюхи дали нам свежего мясца и ещё жмыха. Мясо мы сварили, а из жмыха на машинном масле пожарили оладьи. В общем, пир был настоящий. По поводу новогоднего праздника даже свет дали. С ноября ведь освещением могли пользоваться только партийные и военные начальники.
В феврале 1942 года Елизавете и её родне посчастливилось попасть в автообоз, который через Ладогу вывозил ленинградцев из оккупации. Она видела, как уходили под лёд машины, а другие проезжали мимо, потому что водителям было приказано ни при каких условиях не останавливаться. Остальные военные годы Елизавета Михайловна работала санитаркой в разных госпиталях, санитарных поездах, следовавших за воинскими частями. Раненых выхаживала, кормила. И сама наконец-то стала отвыкать от навязчивой мысли о еде. Несколько раз после войны приезжала она к родне в Ленинград. И всегда, ступая на эту многострадальную, омытую слезами и кровью землю, плакала. Даже через семь мирных десятилетий никак не забыть бабушке Лизе те шесть блокадных голодных и холодных месяцев 1941 года. День снятия блокады для неё такой же праздник, как и 9 Мая.
– Так хочется плясать, жаль, не могу, – посетовала она на прощание.
Светлана ЛАПТИЙ
Фото автора
Опубликовано в газете 30 января
