Дай мне напиться железнодорожной воды…
Борис Гребенщиков
Я люблю железную дорогу. Люблю вечный запах креозота. Люблю эти две не пересекающиеся стальные прямые, выскакивающие неведомо откуда и убегающие, несомненно, в самое прекрасное далёко. Люблю наблюдать, как летом и зимой, в зной и стужу странные люди, облачённые в оранжевую униформу, как какие-то жуки-пожарники, копают, метут, таскают, чистят снег и т. д. Они были заняты делом всегда, даже в пресловутые 90‑е, когда, кажется, всё в стране нашей, оцепенев, стояло в ожидании конца. В этих деловито и невозмутимо копошащихся оранжевых людях всегда было что-то дающее надежду. Да и вообще, железная дорога — это непрерывное движение: чередующиеся шпалы, наперегонки несущиеся рельсы, важно гремящие, запряжённые цугом поезда… Вот у Куприна, помните, есть «Река жизни», бурливо несущая свои воды через города и годы? Мне порой кажется, что в Пестове эта река — железная дорога. Нет, не хотелось бы обижать нашу ленивую матушку-Мологу — она всё-таки несколько в стороне. Исторически складывается так, что иные города чётко разделяются пополам именно рекой — Волхов, Нева, Москва, Сена. Наш город на две части делит стальная река. Именно она и принесла сюда жизнь восемьдесят с гаком лет назад. По берегам её селились рабочие (там, где башня) и мелкие торговцы (там, где центр). Невозможно переместиться из одной части в другую, не пересекая железную реку. Не найдётся такого места в пределах города, где не слышны были бы зовущие гудки её судов‑тепловозов. Иногда бодро, порой печально, временами — прощаясь, они, как те самые одиссеевы сирены, притягивают, манят и волнуют.
Железная дорога была со мной с самого детства. Когда я был совсем маленький, матушка за руку водила меня в детский сад песчаными тропинками, что рядом с разбегающимися рельсами. Я вдыхал странную смесь запахов: нагретой летним зноем земли, густого перегара креозота, гудрона, мазута, тонкого аромата цветов, которые росли только вдоль железнодорожного полотна! Я до сих пор не знаю их названий, но знаю, почему их нельзя встретить в другом месте Пестова. Они приехали к нам с юга, закинув семена свои на колёса, платформы, ступеньки вагонов. Вообще, много дивных вещей сыпалось порой из перегруженных и негерметичных советских платформ. Однажды пешеходные тропинки превратились в морской брег — они сплошь были усыпаны ракушками различного размера и цвета. Нужно ли говорить, что вся чапаевская ребятня, детство которой не было омрачено интернетом, «околачивалась» вдоль путей, собирая, обмениваясь, соревнуясь. Как пахнет в геенне огненной, мне стало известно также благодаря стальной реке жизни. Летним утром в стан повзрослевших пацанов малолетние разведчики принесли весть о том, что от тупика третьего склада до развилки на депо из вагонов вывалилось много каких-то рассыпчатых жёлтых комьев. Что с ними делать, никто не знал. Но делать, несомненно, было что-то нужно. Как это бывает, знающие люди быстро находятся всегда. К вечеру в микрорайоне пахло, как в девятом круге ада. И тут, и там — в кустах, за сарайками, на берегу реки, где находился тогда тароремонтный участок, жгли серу. Некоторые даже пытались изобретать бомбочки — мало ли чего, а вдруг завтра война с администрацией Рейгана (именно это словосочетание звучало особенно зловеще) …
Когда из вагонов ничего не вываливалось, а чаще всего так и было, мы подкладывали на рельсы пятаки, трёхкопеечные монеты, пивные пробки, незатейливые, гнутые из алюминиевой проволоки, фигурки, дико восхищаясь теми метаморфозами, что происходили после того, как по ним проезжал многотонный железнодорожный состав (помните ремарку в некоторых телепередачах: ни в коем случае не повторять! Опасно для жизни! Если не вашей, так машиниста!)
По мере «поумнения» более интеллектуальными становились и забавы. Несколько стаек пацанов порхало ежедневно по железной дороге на занятия в школу № 2. Чтобы время пути от Чапаевки до вокзала не проходило даром, играли в «номерки». Не знаю, обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что в деревянные шпалы (да где их сейчас найдешь-то?) зачем-то вбивались такие металлические кружочки с непонятным номером. Условия были просты: играющие делились на две группы, так же делили путь пополам. Шагает по шпалам первая группа, наступая на каждую в обязательном порядке, и если попадает на «номерок» — платит чисто символическую таксу в банк другой группы. Потом стороны меняются. Так вот, уважаемые читатели, чтобы не «попадать на деньги», ваш покорный слуга старался не наступать ногой на номерок. В результате я выучил весь фарватер означенного участка железнодорожного пути так, что, пожалуй, и сегодня смог бы составить по нему лоцию на предмет того, где тогда какой номерок находился. Скажу больше, знаю участок, где лежали рельсы, на внутренней стороне которых было написано: «Куз. М. З. им. Сталина. 1951 год». А может быть, они и до сих пор там лежат… Нужно посмотреть…
Кроме командных соревнований, практиковались и личные выступления. Но тут игра велась по «гамбургскому счёту». Двое вставали на рельсы за переездом, где сейчас автозаправочная станция, и до вокзала должны были пройти по ним, не свалившись. Тот, кто первый терял равновесие и оступался, платил победителю рубль! Рубль — это неделя обедов в школьной столовой! Представляете азарт? Кроме того, болельщикам обеих сторон разрешалось отвлекать «спортсменов», только не трогая их руками. Состязание могли прекратить лишь обстоятельства непреодолимой силы в виде надвигающегося локомотива или бегущей навстречу стрелочницы, обуянной праведным гневом. (Не повторять ни в коем случае — опасно для жизни!) Впрочем, отношения с железнодорожниками были самыми что ни на есть тёплыми. Не единожды машинисты локомотивов соглашались нас подвезти, так и доезжали почти до школы «на трамвае»…
Как-то на большой перемене пронёсся слух: на вокзале — японцы и негры, ох, простите, африканцы, но мы тогда не знали, что они африканцы — думали, они обычные негры… Так вот, тот, кто «отлил эту пулю», очень рисковал нарваться на кулак. Проверять побежали все. На случай, если это окажется правдой, талдычили про себя заветную фразу: «Ай эм сорри. Гив ми плиз уан сигарет» (простите, дайте мне одну сигарету, пожалуйста — примитивный английский). Немногие донесли фразу до вокзала, а те, кто донёс, сразу позабыли, увидев реальное вавилонское столпотворение, перенесённое на пестовскую землю. Иностранцы всех мастей в огромном количестве сновали по перрону! По слухам, в Бологое произошла авария и «интурис-товский» поезд «Красная стрела» пустили через Пестово. Я не стал приставать к японцам и африканцам, до них там уже нашлась масса охотников, а насмотрел вполне себе нормального человека европейской наружности. Именно перед ним я и произнёс заклинание про «уан сигарет».Человек устало и понимающе вздохнул, отрицательно покачал головой и… полез в карман за сигаретой. Я подумал, что всему виной плохой английский, и спросил его: «Ду ю андестенд ми?» (вы понимаете меня?) «Ес, ес», — отвечал он мне, отрицательно качая головой. Ничего не понимая, я спросил, уж не из Англии ли он? Согласно кивая головой, человек ответил: «Ноу, фром Болгариа» (Нет, я из Болгарии). Я отошёл и, ничего не уразумев, задумчиво затянулся трофейным «Кэмэлом». Лишь через несколько дней мне удалось узнать, что выражение согласия или несогласия в Болгарии диамет-рально противоположны принятым в России, то есть, как вы уже поняли, в знак согласия болгары качают головой, а при отрицании кивают… Ну а что до японцев, то они, говорят, не одну фотоплёнку потратили, фиксируя «роскошества» нашего вокзального туалета. Интересно, существуют ли сейчас где-нибудь эти фотографии?
Помню погожий сентябрьский денёк. Мы с другом возвращаемся домой после уроков. На самом последнем от вокзала пути я вижу состав из небольших деревянных вагонов светло-голубого цвета, увенчанных царскими двуглавыми орлами, со скипетрами и державами в когтистых лапах. Надпись на вагоне — со всеми «ятями» и «ерами»: «Императорская железная дорога». Напомню, на дворе — 1990‑й год. Знаете, как обухомъ по затылку… Ну, естественно, сразу после того, как обрели дар речи, мы решили вагоны сии посетить. Незаметно пробрались в один — дверь оказалась незакрытой. Ничего интересного в нём не было, кроме, пожалуй, того, что он весь сильно «благоухал» свежей краской, непросохшей, видимо, ещё с императорских времен. Потом появился и путешественник во времени, охраняющий государево имущество. Он доходчиво объяснил нам две вещи. Первая: делать нам здесь совершенно нечего. Вторая: вагоны изготовили для «Ленфильма», куда их и везут, чтобы снимать кино о царской России… Справедливости ради скажу, что приходилось мне видеть на нашей железной дороге составы с самыми что ни на есть настоящими танками. Автоматчики, патрулировавшие у вагонов, бутафорскими также не выглядели.
Автоматчики были здесь и по другому поводу. Думаю, старшее поколение помнит, как иногда по утрам люди с автоматами и в форме заставляли разворачиваться спешащих в Альма Матер школяров, бегущих на работу пестовчан и обходить вокруг железнодорожную столовую (там, где сейчас фотостудия «Провинция). Надрывались немецкие овчарки, раздавались грозные окрики конвоиров, стоящих живым коридором, по которому из фургона машины в зарешеченный вагон бежали заключённые. Помню, минут пятнадцать наблюдал я за этим тягостным зрелищем, опаздывая в школу беспощадно. Мороз градусов двадцать пять, из железного промёрзлого фургона бесконечно прыгают на снег зэки, окоченевшие, с посиневшими лицами. Их так много, что непонятно, как могла такая масса людей в принципе уместиться в этой жестяной коробчонке…
«Быстрей, быстрей! Давай!» — кричат конвоиры. Но зэки и без того не медлят: как спринтеры, несутся от машины к вагону. Некоторые суетятся. Сухой старик с сизо-бледным лицом неловко бухнулся костистыми коленями в снег, и тут же получил порцию «тонизирующего». На какое-то мгновение мне стало его жаль. Потом я подумал: «Он знал, что такой вариант развития событий возможен. Что на старости лет он будет голодать и холодать, и дни свои закончит на нарах, однако же, это не помешало ему пойти на преступление». Да, всё непросто. Вспомнились почему-то и пленные немцы, которых хоронили у железной дороги, в болотинке, недалеко от нынешнего забора «ЛИКА»…
Именно на железной дороге, точнее, в одном из вагонов южного поезда, стоявшего на запасном пути (сразу у депо), купил я у ловкача-проводника эротический настенный плакат, первый в своей жизни. Ехал я на велосипеде, никого не трогал, и из одного вагона услышал окрик: «Пацан, плакаты с культуристами нужны?» Поворачиваюсь — весёлый парень — брюнет лет двадцати пяти с хитрющими глазами вызывающе смотрит на меня. Я, как настоящий мужик, принял вызов:
— Конечно, нужны!
— Рубль за плакат!
— Нормально! (ужас, это же неделя обедов в школьной столовой!)
— Последний остался! — сказал парень, принимаясь разворачивать плакат.
— Беру, — кинул я кичливо и небрежно, даже не посмотрев, что там изображено.
— Есть ещё эротика — два рубля.
— Оставь, я привезу деньги через двадцать минут.
И я помчался домой, тряхнул свою копилку, достал два (два!) рубля (это же две недели обедов в школьной столовой!) и мигом полетел обратно. Сокровища свои рассматривал тайно, в гараже. Культурист меня страшно разочаровал — куча безобразных мускулов, похожих на кочан капусты подкопчёно-телесного цвета. Скажу честно, этот вид спорта… искусства…, в общем, что это там такое — никогда меня не привлекал. А вот обнажённая польская блондинка с бабочкой, присевшей на её красивую грудь, понравилась мне очень. Конечно же, дома я повесил только отвратительного культуриста, демонстрируя всем свою невидимую на первый взгляд брутальность. А блондинку мы с друзьями водрузили в надёжном месте…
Да, бегут годы. Несётся по рельсам жизни до конечной станции наш поезд — не свернёт, не остановится на промежуточной. В жизни, как на вокзале, встречаемся и прощаемся мы с людьми. Зовёт куда-то нас паровозным гудком Муза дальних странствий! Вот опять в нетерпении вибрируют застоявшиеся рельсы! Эх, рельсы, сколько раз я фотографировал вас сверху, паря над Пестовом, снизу, лёжа в траве, сидючи на коленях — в профиль — но вы неуловимы! Ускользает на снимке ваша беспокойная суть. Кажетесь вы плоскими и сухими. Рельсы, куда унесли вы мою надежду?!.. Но что это там? Как какие-то странные жуки-пожарники копошатся люди в оранжевой униформе, что-то копают, чистят, метут. Значит, всё в порядке. Вот несётся на всех парах поезд. Безусловно — в самое прекрасное далёко.
Пётр Альнивич
Фото автора
