Из воспоминаний солдата, воевавшего под Старой Руссой
В «НВ» от 17 декабря были опубликованы заметки ветерана Великой Отечественной войны Даниила ЭЛЬКИНА, воевавшего под Старой Руссой. Тогда мы представили сокращенный вариант воспоминаний, оставив «за кадром» немало интересного. Да и об авторе сказано было совсем скупо. Сегодня исправляем свои оплошности:
Родился я 24 апреля 1921 года в городе Клинцы Брянской области, — пишет Даниил Элькин. — Через год после моего рождения умер отец, и мать растила меня сама, с помощью деда, часового мастера. Закончил 8 классов школы и двухгодичный техникум текстильной промышленности. Работал с 16 лет. Был, как тогда говорили, активным комсомольцем, комсоргом потока в техникуме.
В городе стояла артиллерийская воинская часть, и к нам в техникум нередко приходили командиры и красноармейцы, рассказывали об армейской службе, и мы, молодые парни, завидовали им. Стремление служить в Красной Армии тогда было общим. Я серьезно готовился к будущей службе, прыгал с парашютной вышки, имел значки ГТО 1-й ступени, «Ворошиловского стрелка» и даже ГСО («Готов к санитарной обороне»).
Призвали меня в октябре 1940 года.
Я согласен на медаль!
В начале 42-го, за бои под Рамушево, троих бойцов батальона, и меня в том числе, наградили медалями «За боевые заслуги». Представляли к орденам, потом в шутку друзья говорили: «Рылом не вышли!». После этого до 44-го года в нашей роте, да и во всем батальоне, никаких награждений рядовых красноармейцев и сержантов больше не было.
Орден Красной Звезды, свой первый, я получил в январе 44-го перед самым уходом немцев из Старой Руссы. Нам приказали провести разведку боем и захватить «языка». Соседняя рота, отвлекая внимание немцев, атаковала укрепленную высотку, а наша наступала напрямую, через замерзшее сверху болото. Мое отделение действовало в составе группы захвата. Без артподготовки, внезапно ворвавшись в немецкую траншею, мы захватили двух немцев в плен и под прикрытием второй роты отошли к своим.
Мины на болоте
Руссу немец оставил почти без боя. В конце февраля, не ввязываясь в серьёзные бои, только огрызаясь на временных оборонительных рубежах, они начали откатываться на запад, стремясь задержать наше проникновение в Латвию. С этой целью между Псковом и Островом, на западном берегу реки Великая, создали мощный оборонительный рубеж, названный «Ворота в Прибалтику».
Но Старая Русса была совершенно разрушена, редкий домик остался цел, только заводская труба с оторванной верхушкой торчала над горизонтом. Город то брали наши войска, то немцы. Любое наступление начиналось с артподготовки, причём обрабатывалась пушками и миномётами не только передовая линия, где сосредоточены основные войска, но и тылы противника, чтобы разрушить коммуникации, а значит, и город.
Это был крупный железнодорожный и шоссейный узел: рядом Ильмень, Ловать — всё это стратегически важные пункты.
Болота между городом и Ловатью были заминированы, причём мины ставили и наши сапёры, и немцы. Когда на 25-летие водружения Знамени Победы над Рейхстагом мы встречались в Москве и решили съездить в Старую Руссу, чтобы посмотреть места боёв, нам отказали под предлогом, что минные поля еще не разминированы и представляют большую опасность.
Демьянова уха
А в феврале 1942 года, когда немцы пробивали коридор из Демянского котла, нас в экстренном порядке перебросили закрывать брешь на участке прорыва внешнего обвода кольца окружения немцев. Сейчас некоторые историки заявляют, что красноармейцы ходили в непрерывные атаки, заваливая своими трупами немецкие траншеи, оставляя на поле боя горы убитых тел. Я такого лично не видел, а вот груды убитых немцев перед нашими пулеметами в те дни повидал.
Четверо суток непрерывного боя. Пьяные немцы лезли напролом, через горы своих убитых, а мы их «косили», одурев от происходящего, нам только успевали подносить патроны. Немцы подходили на 50 м, но через нас пробиться не смогли.
Наши потери были очень велики, но и немцев там уложили многие и многие сотни. За четыре дня у меня убило четверых подносчиков патронов. Первый был Петров, вторым — какой-то украинец, а остальные вообще были незнакомыми...
Скажем прямо и открыто — это была настоящая бойня. А говорили до этого так: «Сварим в котле немцам настоящую демьянову уху».
Бей наверняка!
Вопреки распространенному мнению с боеприпасами у нас был полный порядок. Шишками не стреляли. Я как пулеметчик всегда имел при себе 3—4 диска да еще несколько дисков у второго номера. Мне другого оружия не полагалось, а у второго была винтовка. Патроны при стрельбе экономили, в «белый свет», «почем зря» не стреляли. Бить наверняка из РПД можно, только подпустив противника метров на 100—150.
Если немцы находились дальше, стрелять по ним из «ручника» смысла не имело.
Как-то на болотной гати я нашел наган, сразу положил его за пазуху, но так как мне по штату такого оружия не полагалось, я отдал револьвер взводному в подарок, когда его, раненого, отправляли в госпиталь.
Я вообще никогда не брал трофейного барахла или чужого. Был убежден: возьму что-нибудь — обязательно убьет. С войны ничего не привез. Только швейцарские часы с черным циферблатом, да и то это был подарок от полковых разведчиков.
В списках значатся
Потери в личном составе подразделений восстанавливались пополнением из разных мест: присылали 40-летних мужиков, казавшихся нам «старыми дедами», или молодёжь из глухих кишлаков Средней Азии, узбеков, плохо понимавших по-русски, для которых «болотная война» была адом. Обучали их русскому устно или по специальным разговорникам на их родном языке. Были среди них и такие, которые прилично изъяснялись по-русски. Вспоминаю бойца из моего отделения, узбека Сарымсакова, прибывшего к нам после ранения. Он спрашивал: «Товарищ командир, у меня в плече пуля, а когда я отсюда уйду?». В ответ мы только покачивали головами...
Иногда нас пополняли бывшими уголовниками, отправленными на фронт прямо из лагерей. Это была публика особенная, не привыкшая делить кусок хлеба на двоих с боевым товарищем. Бывшие бандиты пытались качать свои блатные права, поставить себя в особое положение, но на передовой «шестерок» нет, мы их быстро приводили в чувство и по-солдатски перевоспитывали.
Особисты тут были не помощники, да они никогда и не приходили на передовую. Никогда. Они своей драгоценной шкурой очень дорожили. Но вербовать бойцов в сексоты пытались. Помню, меня как-то вызвали ночью в штаб батальона, где полковой особист в сухом блиндаже целых полтора часа меня мурыжил, вербовал в стукачи, но я отказался. Подумал: ну что он мне может сделать? Я как был пулеметчиком, так и останусь, но доносчиком не буду. Особист озверел, и я хорошо запомнил, как он на меня орал при расставании: «Если жить хочешь, не вздумай кому-нибудь рассказать о нашем разговоре!». А я возвращался на передовую…
Следует заметить самое важное: никто из нас не был морально сломлен, мы сохраняли боевой дух даже в самые трудные дни. Не было у нас в роте нытиков, никто не вел пораженческих разговоров, и если иногда мы сетовали на свою долю, это никак не влияло на наш патриотический настрой и желание стоять до последнего патрона на этих гиблых рубежах. «Тыловых крыс» презирали, но сами в эти «крысы» не лезли, продолжая честно делать свою солдатскую работу. Все, что довелось пережить бойцам моего батальона, в сводках Информбюро называлось боями местного значения, но какой тяжелой, кровавой ценой мы платили в этих боях, не знал никто...
Алиса СЕЛЕЗНЕВА
Опубликовано в газете 14 января
