Десятилетней девочкой она работала для фронта.
Анастасия Яковлевна Шутова, по мужу Ахмедова, родилась в деревне Черногорка Кемеровской области. Принесла старую газету, в которой перепечатана Книга памяти, где опубликованы фамилии сибиряков, среди которых её погибшие родные и где погибли — в Литве, Латвии, в Витебской области. А брата Миши не стало недалеко от Киева.
Сердце на ладони
— Сосед Иван рассказал, как Мишенька погиб, — говорит Анастасия Яковлевна, — высунулся из окопа, и тут взрыв, голову снесло. Разыскали мы его могилку. Пришло письмо из Ивницкого сельсовета: «Уважаемая Анастасия Яковлевна, сообщаем, что Ваш брат похоронен в братской могиле возле клуба. Имя Вашего брата значится в числе погибших захороненных воинов. В начале 60‑х годов фамилия нанесена на плиту, которая стоит при входе. Шефство над могилой ведёт пионерская организация местной школы. 9 Мая у нас проходят митинги, приезжает много гостей, выступают дети, ветераны. Дорогая Анастасия Яковлевна и Ваша семья. Приезд телеграфируйте. Если доехать до Киева, то оттуда идёт дизель на Житомир или Коростень — на нём Вы доедете до нашего села».
Как я теперь туда поеду? Смотрю телевизор и плачу.
Милая женщина рассказала всю свою жизнь. В Шимске она тридцать лет живёт, а приехала из Узбекистана, когда проводили мелиорацию. В Черногорке при живом отце в няньках была и в прислугах. Мачеха была злая, била детей. Отцу нажалуется, и тот наказывал. Детей было пятеро: Настя, Нина, Валя, Коля и Мишенька.
— В Кемерово был пороховой завод, там произошёл взрыв. Прислали повестки — на работу. В сорок первом мне было 10 лет. Пришла в ЗАГС, паспорт получать, а метрики были не в порядке, я в метриках почему-то Петровна, а не Яковлевна. Он всё выправил. Я говорю: «Вот паспорт получила, иду на работу на военный завод». А он: «С ума сошла!». Пожаловалась на мачеху. Неделю у них жила. Приходит однажды женщина, учительница Елизавета Сергеевна, у неё я пожила, как барыня, но всё же записалась на завод. Три года надо было отработать после шестимесячных курсов. Были детдомовские среди нас, а нас звали домашняки. Мы года полтора отработали, может, чуть больше. Сбежали, детдомовские научили, как сбежать.
Помню, как в комсомол вступала, устав учила. Дошли до станции по шпалам, шли, песни пели, комсорг с нами. Смотрим — подвода стоит, люди какие-то. Говорят, помогайте. Там четыре девушки погибли, две целые были, а двоих на кусочки перерезало поездами. Мы эти кусочки собирали по кустам, в траве в мешки. Я смотрю, кусок мяса небольшой. Я взяла в руки, а это сердце, вот так вот в пригоршнях держала.
Хрен редьки не слаще
Когда с завода порохового сбежали, попали на алюминиевый в Сталинске. В паспорте-то штамп стоял, мы Сталина боялись. Опять детдомовцы подучили — выбросить, сказать, что потеряли. Приняли нас, на 2 года договор подписали. Тяжело очень было, уголь разгружать, глинозём белый — 70 килограммов мешок, ганоидную массу. Идут мешки по транспортёру, ты его бах на плечо. До крови плечи были надсажены. Голодно было, хотелось удрать от этого голода. Одна девушка, Клава, научила меня играть на гитаре, она и позвала в Узбекистан, а там у меня тётя жила. Нашла я эту свою тётю Фросю. Там жила, в пекарне работала. Мы с Машей пекли булки, я поправилась, как пышка стала. В магазин эти булки носили через чайхану. Один узбечонок стал ко мне приставать. Один раз ножку подставил, у меня все булки разлетелись.
Раз продавщица Марковна соблазнила меня в чайхану чаю попить. И там я к этому парню стала приглядываться. Я на гитаре играла, а он плясал. Думала я, думала — хорошенький, чёрненький, дети будут красивые, выйти, что ли, за него замуж. В то время я страшно себя ненавидела. И то, что рыжая — в дедушку пошла, и имя Настя жутко не нравилось. Я даже косы отрезала, волосы стала красить. Детей, Олега и Ларису, в Узбекистане родила, а с мужем вместе больше пятидесяти лет.
В Шимске сначала простой рабочей трудилась, после в столовую взяли. А шеф-поваром был Зафар Якубов, очень он хороший человек, три года я с ним отработала. Когда внук родился, перешла в контору дежурить ночным сторожем. Днём с внуком нянчилась.
Здесь пять лет, можно сказать, бомжем жила, потом дали квартиру-развалюху в Задорожье. Сейчас, конечно, сын из Финляндии приезжал, сделал квартиру, как игрушку. Хорошо, только холодно, ноги мёрзнут. Олег там живёт рядом с артистом Штилем, он его и в Шимск привозил.
Чтобы меня признали ветераном войны, труженицей тыла, я много куда писала: в Министерство обороны и в Кемерово Аману Тулееву. Архивы не сохранились, но тётка Мария и тётка Аксинья подписали бумаги как свидетели. Теперь-то они уже померли. А ведь я на 6‑м производстве работала, там очень опасно. Там ещё какие-то тюремщики, кроме нас, девчонок, работали. Мы их боялись. Помню, спичек не было, нечем было печку растопить, за жаром ходили к дедушке Трефелову.
Анастасия Яковлевна сказала, что два города до сих пор вспоминает с содроганием. Ещё во время войны их, ребятишек и стариков, возили в тайгу собирать черемшу на продажу. Продавали и покупали шерсть, вязали носки, варежки для фронта.
Миша погиб, мама умерла. Она неграмотная была, уборщицей в школе работала и в конторе убиралась, телят пасла — я ей помогала, а ночью мама конюшила.
Я даже четырёх классов не окончила, война выгнала нас на работу. А учиться я любила, больше всех предметов — историю. Неграмотных брали в ФЗО. Шесть месяцев — всё образование.
Образование не всегда добавляет ума. Так складно она рассказала про всю свою тяжёлую жизнь, и справедливости умеет добиваться. А имя Анастасия — очень красивое. И сама она красивая женщина, хотя уже прабабушка, и очень добрая. Невзгоды не озлобили её, только закалили характер. 22 февраля Анастасия Яковлевна отмечает день рождения. Мы поздравляем Вас и желаем жить долго и счастливо.
Татьяна КОЗЛОВСКАЯ
Фото Елены Голубевой
и Татьяны Козловской
Опубликовано в газете 20 февраля
