Иван Васильевич Коломенский в Вишере был человеком известным. Рассказывая о муках ада, которые пришлось пережить супругу, да и ей самой в годы войны, Галина Константиновна не сдерживает слёз, с тоской и болью вспоминая прошлое.
— Он родом из деревни Пески Демянского района. Мать умерла рано, жил с отцом, его новой женой и сводной сестрой. В 1941‑м Володю и всех мальчишек, только что окончивших девятый класс, без подготовки отправили на фронт. В живых остался только он: спасло тяжёлое ранение. Так и носил потом в себе осколок войны. А как потом жили? Ни пенсии достойной, ни помощи от государства... Единственное, что было у мужа, — удостоверение участника войны, по которому мог отдохнуть и подлечить в здравнице обмороженные после концлагерей ноги, да и то получил он его с большим трудом, долго разыскивая подтверждающие документы. Пришлось даже написать письмо в Москву, где он вкратце изложил всю свою жизнь: как попал в концлагерь, как бежал в вагонетке, как воевал...
Галина Константиновна достаёт пожелтевшие от времени листы, на которых мелким, убористым почерком Ивана Васильевича написано:
«В 1942 году вместе с жителями деревни я был угнан в Германию, в Магдебург. Через неделю, отобрав 32 человека, нас повезли для работ на железной дороге в город Зенфтенберг. Бежать, но куда?
Поймали, жестоко избили, далее — город Форст, вновь попытки спасения и опять тюрьма.
Затем я и двое моих друзей попали в Альтенбург, рядом с нами на станции работали сотни советских женщин и девушек. Тайком проникая в вагоны, передавали продовольствие голодным девчатам, но нас предали. Как ни печально, сдал свой же. Митю и Павла арестовали, я бежал, спрятавшись под самой крышей гружёного вагона, идущего в Чехословакию. В тупике у города Цвиккау состав стоял двое или трое суток. От холода, неудобного положения начали отказывать ноги, и я был вынужден выбраться наружу. Меня нашли и спасли пленные французы, сделали растирание, массаж, так я обратно попал в альтенбургскую тюрьму, к моим друзьям. А через месяц нас этапировали в центральный концлагерь Маутхаузен (мой номер 61805). (Лагерь считался одним из самых страшных, даже зондеркоманда, обслуживающий персонал крематория, а это полторы сотни охранников, шутили, что отсюда можно сбежать не иначе как через трубу печей).
Прошёл застенки Гузен‑1, Гузен‑2, условия жизни и труда были крайне тяжёлые, люди работали до смерти, безвольные, сломленные морально и физически, познавшие кошмар концлагерей, ад медицинских опытов. Весной 1945‑го огромную часть заключённых Гузен‑2 отправили в Маутхаузен для уничтожения.
О попытках бегства из этой преисподней не могло быть речи, но мне удалось, уничтожив полосатую одежду, полоску на голове и браслет на руке. Свобода была недолгой — что называется из огня да в полымя: около Вены схватили, бросили в штрафлагерь Ланцендорф.
На севере Австрии, на границе с Чехословакией, есть местечко Личау, вот туда меня и ещё нескольких ребят забрали валить лес. Вальщик из меня никакой, причина одна — остались кожа да кости. Спасибо товарищам, выходили.
Только что окончившие школу, мы были наивными мальчишками, но весь свой скудный запас знаний пустили в дело, маленькое, но нужное для своих же людей: проникая в контору начальника (хороший человек, он был то ли чех, то ли австриец), слушали радиоприёмник, Москву, новости передавали товарищам, а те — в другие лагеря. Писали листовки, разбрасывали их по Личау, даже умудрялись забрасывать в открытые пассажирские вагоны. Постепенно встал вопрос об оружии и отходе в лес.
Да, над нами издевались, били, уродовали, нам хотелось отомстить, но убить самому оказалось делом очень сложным. Мы сделали это, забрали у фрица первый трофей — пистолет и 12 патронов. В 1944 году встали на путь освобождения с оружием в руках.
В марте 1945‑го через чехословаков связались с партизанским отрядом «За Прагу», командир — майор Суворов, начальник штаба — капитан Иванов (имён, отчеств не помню), по всем документам мы числились потом в отряде, но продолжали действовать в «своих» районах Австрии, Чехословакии, Лечау и других.
В мае я получил задание до прихода наших частей в Новых Быстрицах охранять взятых в плен власовцев. Через три недели выдали командировочное предписание поступить в распоряжение 3‑го запасного строительного полка, но до него добраться не успели: в Львове пограничники сняли нас с поезда и отправили для выяснения в Калининград, оттуда, выдав новые документы (оставив у себя старые, со всеми отметками), — в Киев, в штаб партизанского движения Украины. А там и дорога домой, в свой военкомат. В Демянск я прибыл в августе 1945 года, а через 10 дней был призван на службу в армию, там же окончил двухгодичную дивизионно-партийную школу и школу автомехаников. В 1950‑м демобилизовался.
В служебных книгах нет записей тех частей, в которых воевал, поэтому не оказался в числе участников войны. Обращался в военкомат, писал в Киев, Подольск, всё напрасно. Живу хорошо, работаю, всем доволен, но мучает совесть: столько прошёл, испытал, дрался как мог, и нет награды, полученной от Родины. Стыдно перед детьми, товарищами, собой, особенно мучительно переношу День Победы, его я встретил в Чехословакии. Нас становится всё меньше, и особенно жалко, что всё труднее восстановить прошлое. Очень прошу найти документы, где есть моя фамилия, чтоб вернуть великое звание участника Великой Отечественной войны».
Письмо было написано в 1979 году, а уже через полгода на запрос из министерства обороны пришёл положительный ответ.
Иван Васильевич Коломенский — по образованию историк, заочно окончил Калининский пединститут, писал кандидатскую по истории Демянского уезда. В 1962 году по рекомендации землячки, заведующей Маловишерским РОНО Гурьяновой переехал в Вишеру, работал учителем в школе деревни Горки, а с 1962 года — директором детского дома во Льзях, где и познакомился со своей будущей супругой.
— Вообще, я собиралась замуж за военного, и, кроме него, мне был никто не нужен, мой солдатик даже несколько раз приезжал проведать меня во Льзи, куда в 1960‑м после окончания пединститута я была распределена. Но Иван Васильевич так красиво ухаживал, что не устояла. Частенько утром проснусь, а подоконник — весь в цветах. Наверное, этим и покорил моё сердце.
В 1968 году детдом закрыли, и он стал поговаривать о переезде под Новгород, но я была категорически против — новый дом, шикарный сад, своя пасека. На это муж сказал: «Думаешь, ты всегда будешь молодою?». Действительно, теперь понимаю, как он был прав, сейчас прихожу в ужас от одной только мысли, что я — одна, в доме на берегу реки.
Помог Коломенским остаться в Вишере и секретарь райкома Александр Коркишко, вскоре Ивану Васильевичу как настоящему хозяину, грамотному, рассудительному человеку, умеющему находить подход к людям, знающему, как правильно решить ту или иную задачу, поручили возглавить райпо. Поднимать разваливающееся предприятие — процесс трудоёмкий, приходилось работать в сложных условиях, начиная со строительства складов, заканчивая вовлечением в работу людей.
В 1978‑м им дали квартиру в новом доме на Ленинградской. Радостное событие, но именно тогда у Коломенского случился острейший инфаркт. Просто чудом Ивану Васильевичу удалось выкарабкаться, после больницы его отправили на реабилитацию в Москву, затем — в санаторий. Но через два месяца инфаркт повторился. Не в правилах бывшего красноармейца было сдаваться и отступать, так научили его жизнь и военное лихолетье. Справившись с тяжелейшим недугом, он доказал, что есть ещё порох в пороховницах: работал начальником нефтебазы, какое-то время трудился в исполкоме. Награждён медалями «30 лет Советской Армии», «За победу над Германией», знаком «Гвардия», медалями к юбилеям Победы.
Для Коломенских 9 Мая всегда было святым праздником. Галина Константиновна и сегодня больше всего любит Пасху и День Победы, потому что самой пришлось пройти нелёгкие испытания. Она родом со Смоленщины. Гале было всего три года, когда фашист пришёл на её родную землю. Комендатура гестапо облюбовала их дом, выгнав семью в сарай, и всю зиму им пришлось прожить в холодном хлеву; чтоб как-то согреть младшенькую Галеньку, мама клала её рядом с коровой.
Какие разные бывают люди: свой — предал, чужой — помог. По соседству находилась кухня комендатуры, и иногда немец-денщик украдкой приносил в котелке еду, показывая на пальцах, что у него тоже есть дети, двое: «Deutschland, zwei Kinder». А ещё запомнился девочке комендант, мечтавший научиться русскому языку, буквы и слова он учил по букварю, отобранному у её брата.
— В Вишере враг был месяц, и то люди не могут забыть этого ужаса, а мы целых два года в оккупации с фашистами, да с какими... В июле 1941‑го немцы уже были у нас, а 19 августа, по наводке соседа, отец, два его брата и многие сельчане были убиты за то, что уговаривали жителей уходить в лес, угонять скот. Обходя окрестности, женщины искали мужей и сыновей, в одной из деревень старик указал им на большой свежий холм земли и рассказал, как вечером мужчин согнали в церковь, а наутро, велев выкопать могилу, расстреляли. Голыми руками матери и жёны разрывали землю в надежде найти хоть кого-то живым, уповая на чудо, что их родного человека обошла страшная участь.
Каждый вечер для матерей был испытанием: пьяные офицеры требовали к себе молоденьких девчонок, и Галиной маме приходилось прятать племянницу и среднюю дочь, 15‑летнюю Валю. А в один из дней всех молодых женщин собрали для отправки в Германию. На привале в районе Орши конвоир (кто-то из местных) сказал Валентине, чтоб девушки громко попросились в туалет и, никуда не сворачивая, лесом бежали в сторону Витебска. Месяца через два, к великому изумлению и радости, девчонки воссоединились с семьёй, которая ушла в лес. Но самым страшным было для маленькой Гали стоять целый день на большой рыночной площади, у виселиц, смотреть на чудовищные казни и не сметь попроситься на руки — обращённый в их сторону автомат в любой момент мог выстрелить.
Всего в пяти километрах от села проходил Белорусский фронт, и никак не удавалось нашим войскам выбить врага, только 12 сентября 1943 года советские солдаты смогли освободить её деревню Микулино, а в 20‑х числах и Смоленск.
— После войны двоюродная сестра Тамара поехала поступать учиться в Москву, и её не приняли лишь потому, что была в оккупации. По мнению тогдашней власти, и дети были виновны, что допустили на свою землю врага, и никто не хотел знать, что именно эта 12‑летняя девочка больше года работала связной. Даст ей председатель колхоза краюху хлеба со спрятанными внутри сведениями, и шагает Тома за 10 км по лесам и болотам в райцентр Рудня. Заберёт пакет — и в обратный путь, по шоссе, мимо немецких машин. С такими же, как она, подростками под надзором немцев рыла окопы, траншеи, противотанковые рвы...
Сколько Смоленщина выдержала за эти два года, не передать, с детства в памяти осталась чёрная форма эсэсовцев. Однажды в село нагрянула немецкая инспекция, и всех фрицев, кто был в нашем доме, отправили на фронт. Уж как они умоляли, некоторые даже на коленях ползали — не помогло. Никому не хотелось из этого рая лезть под пули... Гляжу сейчас на Украину и думаю: «Что вам надо? Чего не живётся? Своих же уничтожаете, не знаете ничего о голоде, страхе, боли, унижении, не бережёте мир, завоёванный такой ценой».
Из всей семьи Галины Константиновны посчастливилось избежать ужасов только старшей сестре Кате, которая до войны вышла замуж за военного и уехала в Монголию. Вспоминая родителей, сестра говорила, что ей от отца достался в наследство шикарный голос. В редкие часы отдыха папа грустно и красиво пел: «Вот убьют, похоронят, и не будет меня, и никто не узнает, где могилка моя».
Но дети точно знали: похоронен Константин Антонович Гурко на берегу озера Рутавечь, которое преодолевали в своё время войска Наполеона. Брат с сестрой хотели перезахоронить останки, но мать не велела: «Где нашёл приют, там пусть и покоится».
Раньше Галина Константиновна с мужем часто ездили на Смоленщину, но вот уже лет десять не была она на родине, не навещала могилу отца.
— Он ни за что пострадал в годы репрессий. Как-то ночью в 1935 году приехал «чёрный воронок», обыскали дом и нашли в углу за иконами давным-давно забытые керенки. Три года мы не знали, где он, что с ним, пока не получили письмо с Беломорканала. Потом в Карелии в Медвежьей Горе на холоде вручную, как самая дешёвая рабочая сила, с другими заключёнными ГУЛАГа копал землю, возводя одну из самых значительных строек пятилетки. Спали в дощатых неотапливаемых бараках, смертность была крайне высокой, но это никого не волновало. Вернулся папа в начале 1940‑го. «Враг народа». Он так и не понял, за что ему эта кара (его реабилитировали только спустя тридцать лет). Печать позора легла и на детей: сестёр не принимали в комсомол.
Галина Константиновна более 40 лет отдала Веребьенской школе, обучая детей химии, биологии, географии. Её приглашали на должность завуча в школу № 2, директором в Бургинскую, но она не смогла изменить ставшему родным коллективу и любознательным ученикам. Рассказывала им о героическом прошлом советского народа, об интереснейших встречах с её земляком Героем Советского Союза Михаилом Егоровым — одним из трёх воинов, кто водрузил на рейхстаге красное Знамя Победы.
Светлана БОРИСОВА
Фото из домашнего архива КОЛОМЕНСКИХ
